Неудачливый летун, с горем пополам, добрался до середины реки и камнем плюхнулся в воду. На этот раз измученное тело приняло кристальную прохладу с наслаждением и благодарностью. Перепонки между пальцами значительно уменьшились, морда вытянулась в оскал грызуна, лапы укоротились, стремительно порастая грубой густой шерстью. Облик выдры всегда давался ему относительно сносно, по крайне мере, не видя себя со стороны, он был в этом почти уверен. Скорей всего, рыба была бы куда надежней, но такую сложную трансформацию Киэнн боялся попросту не потянуть. Шустрый речной зверь проплыл добрую сотню метров, и, не чувствуя за спиной погони, высунул мокрую морду на поверхность, чтобы осмотреться и вдохнуть воздуха.
В тот же миг что-то с шумом и свистом упало на него сверху и дернуло вверх за загривок. Доплавалась, дорогуша, сцапали! Боль разрываемой кожи и холодный ужас осознания предстоящих последствий допущенной оплошности пронзили рассудок, повергая его тот самый древний чудовищный транс, в котором ранее неведомые способности точно вырывались наружу, ломая границы и пределы. Выдра отчаянно извернулась в когтях крылатого хищника и замкнулась металлическим кольцом на его рифлено-золотой лапе. Это было не совсем по правилам, но... Да чихал он на эти правила!
Это только в сказках герой одинаково легко превращается и в белого голубя, и в зеленый плед. На самом деле трансформация в неодушевленные предметы – это, по сути, временная смерть. Если очень не повезет – из этого состояния можно и не выйти. Мир перестал пульсировать знакомыми мириадами ощущений, сознание отключилось чуть менее, чем совсем. Мыслей, к счастью, тоже не было.
Птица приземлилась на замшелый неровный камень у берега реки и брезгливо потрясла лапой. Затем перья разгневанно вздыбились и плавно перетекли в растрепанные кудри человека. Заинтересованный мужчина несколько раз подбросил кольцо на ладони и швырнул наземь.
Возврат в первоформу означал прерывание (а при отсутствии претензий у второго из противников – и завершение) дуэли, и, смутно почувствовав прикосновение человеческой руки, Киэнн с облегчением грохнулся на землю всем телом. Кожа его изрядно посерела и покрылась липкой холодной испариной, рваные раны на спине зияли как свежие следы отрезанных крыльев.
– Ну и как умирается? – в голосе вопрошавшего не было слышно ни неприязни, ни участия – одно лишь любопытство. Однако у Киэнна, даже при всем желании, не было ни малейших сил оное любопытство удовлетворять.
– Я привык, – коротко выдохнул он, жадно хватая воздух.
Соперник дал ему отдышаться, понимая, что иначе все равно ничего не добьется.
– Кто тебя учил?
Полуэльф поежился:
– Один психопат. Его автографов на моей спине – как у счастливого фаната футбольной команды.
Скандалист и пророк эпохи шестидесятых удовлетворенно хмыкнул:
– И все равно однажды я поссу на твою могилу.
Потрепанный подменыш, шатаясь, встал:
– Да в свое удовольствие...
– Ну и чего ты хотел?
Киэнн выложил карты. Расклад был явственно не в его пользу, но, похоже, собеседник купился на единственный наличествующий козырь:
– Тогда я буду трахать твою девчонку.
Эльфинита покоробило от формулировки:
– Если она будет тебе давать – сколько душе угодно!
***
В общем, попытка изоляции давалась семейству Дэ Данаан с огромным трудом: посетителей в Карн Гвилатир бывало более, чем достаточно. Кроме бывшего рок-идола Джима Моррисона (ныне подменыша Шима О’Мориана, как, на свой манер, прозвали короля-ящера обитатели волшебного мира), любителя легкомысленных развлечений никса Нёлди, хвостатой проказницы и, вместе с тем, старательной домохозяйки хульдры Сигроны, то и дело норовившей попотчевать чету своей поистине чудесной выпечкой и парным молоком, и преданного вервольфа-телохранителя Гварна с неизменной свежей крольчатиной, к ним время от времени захаживал беспечный пьянчуга агишки, самоотверженно бравшийся покатать на своей лошадиной спине юного короля, тихий и скромный морской житель шелки с обожженным лицом и тюленьей шкурой на плечах, вертлявая зеленоокая ручейная дева корриган, в открытую обхаживавшая Киэнна, две темнокожих родственницы эльфов – фэрришинки, являвшиеся примерно за той же надобностью и – крайне редко и исключительно с официальными визитами – сам рыжий магистр Ойстэ. Однако случались порой и визитеры несколько иного толка...
Киэнн спешился и потрепал серебристую гриву ослепительно-белоснежного единорога. Маленькая хрупкая фоморка с увесистой корзиной золотисто-алых яблок в руках замерла на пороге сидха, с изумлением глядя на диковинного зверя.
– Где ты его достал?
Полуэльф отобрал у любимой ее ношу и нежно пробежал пальцами по волосам:
– Этт, ты меня убиваешь! – он взглянул на нее, как на маленькую девочку. – Единорогов не бывает. Это существа, сотворенные магией.
Он небрежно щелкнул пальцами, и великолепный скакун растаял в воздухе.
– Между прочим, идеальное средство передвижения: не жрет, не гадит, не загрязняет окружающую среду. Единственная неприятность: если быть не слишком внимательным и пропустить момент, когда он начнет развоплощаться – можно запросто сломать себе шею.
– Ну, ты меня порадовал, – с упреком зыркнула на него она.
– Да ладно, я ж все-таки не совсем дегенерат.
Этта еще раз, с сожалением, взглянула туда, где лишь пару мгновений назад красовался мистический символ целомудрия, и как можно непринужденнее шепнула Киэнну:
– Кстати, у тебя посетитель.
Подменыш резко напрягся и внимательно посмотрел на нее:
– Ты это сказала таким тоном, будто ничего хорошего этот визит не предвещает.
Этта скорчила возмущенную физиономию:
– Да что ж вы за существа такие! – Ни тебя, ни сына твоего даже и обмануть не выходит!
– Ну, его точно не советую...
(Малец отчаянно раздражался на непреодолимую тягу Киэнна к хроническому вранью и все же приучил родителя в своем присутствии контролировать этот аспект своей натуры).
Гость сидел в дальнем углу за столиком и самозабвенно глушил хозяйский эль. Цверг. Невысокий, коренастый, темно-серая морщинистая кожа, всклоченная рыжая борода – ни дать ни взять, типичный фэнтэзийный гном. Полагающаяся по рангу секира стояла чуть поодаль у стены. Один из трех десятков отчаянных, геройствовавших в тронном зале Бельскернира. «Он сюда явно не пивка хлебнуть пришел, у меня тут, вроде, не таверна».
Киэнн притянул к столу ажурное эльфийское кресло, показавшееся ему еще достаточно пригодным для употребления, и блаженно вытянул ноги. (Несмотря на горячие уверения, настоящей мебелью подменыш так и не обзавелся – вся обстановка в его доме продолжала оставаться иллюзорной. Время от времени рассвирепевшая Эйтлинн устраивала ему головомойку после очередного падения с исчезнувшей кровати, Киэнн клятвенно обещал исправиться, но... все оставалось по-прежнему. Что же касается юного Ллевелиса, то его подобный образ жизни вполне устраивал, поскольку о другом он попросту не знал). Полуэльф плеснул себе эля в предусмотрительно оставленный заботливой Эттой бокал (который был ничуть не меньшей иллюзией, чем стол, а потому в случае исчезновения второго – первому ровным счетом ничего не грозило) и приветствовал цверга традиционным:
– Долгие лета подземным кланам!
– И тебе здравия, Дэ Данаан, – проворчал тот в ответ.
– Чем обязан?
Цверги – народ тяжелый, так что Киэнн был настроен на исключительную любезность. Однако, как только повествование пришедшего началось – корабль под названием «Благие намеренья» начало кренить и бросать на волнах растущего раздражения. – К Киэнну пришли с жалобой. Или даже скорей с прошением.
Как оказалось, внутри самих кланов не так давно разразилась очередная междоусобица (цверги, как никто другой в Маг Мэлле, страдали отчаянной жадностью и неутолимой тягой к накопительству чего бы то ни было), воспользовавшись которой, вооруженный отряд ётунов разграбил два или три продовольственных каравана, направлявшихся с поверхности под землю. Впрочем, откуда доставлялась оная провизия – цверг старательно умалчивал, а в средствах они сами никогда особо избирательными не были. Совладать с нападавшими великанами карликам не удалось, и потому теперь они были до глубины души оскорблены, обижены и раздосадованы. Окончательный текст претензии хмурым нетрезвым бородачом сформулирован так и не был, однако навязчиво повис в напряженном воздухе.