Фолькманн долго смотрел в окно, ничего не говоря, а затем повернулся к Любшу.
— Ну и что ты собираешься делать?
— Я знаю, что мы можем сделать. Мы не сможем добраться до Берлина, но Кальберг в получасе езды отсюда. Я с моими ребятами отберу у них боеголовку. Нейтрализую.
— Ты совершаешь ошибку, Любш. Ты не сможешь провернуть все это сам. Давай я позвоню в Берлин. Они пришлют своих людей.
Любш покачал головой.
— Ты представляешь, сколько времени ты будешь их убеждать, что это необходимо, Фолькманн? А к тому моменту будет уже слишком поздно.
— А почему ты думаешь, что у тебя и твоих людей все получится?
— Фолькманн, в такую погоду нам обязательно повезет, надо только подняться на гору. Но если нам это удастся, у нас есть шанс. А если мы проинформируем Берлин, то шанса не будет. Девушка не знала, как именно друзья Кессера собираются убивать министров, но это должен сделать кто-то из них. Если убьют только Долльмана, страна это еще как-то переживет. А без правительства наступит полный хаос, и дружки Кессера смогут творить все, что захотят. Судя по словам девушки, в особняке не больше полудюжины вооруженных охранников. Со мной трое ребят. А если считать тебя и меня, нас пятеро, так что шансы у нас, в общем-то, равны.
— Вам потребуется оружие.
— А оно у нас есть. Пистолеты-пулеметы, гранаты. — Любш улыбнулся. — Большую часть всего этого нам поставили люди Кессера. Ирония судьбы… Как тебе это? — Любш помолчал. — Так что скажешь, Фолькманн. Ты с нами?
Фолькманн взглянул в окно на огни, переливающиеся сквозь пелену падающего снега, а потом повернулся к Любшу и внимательно посмотрел ему в глаза.
— Почему ты это делаешь, Любш? Почему ты мне помогаешь?
— Я тебе уже объяснил, Фолькманн. Я не хочу, чтобы возник новый «рейх» или нечто подобное. Для тебя я просто террорист. Но я верю в лучшее будущее для моей страны. Возможно, это будущее тебе и не нравится, и, конечно же, мои рассуждения грешат идеализмом, но в одном я уверен: таких, как Кессер, в моем будущем быть не должно. Я не хочу, чтобы повторились ошибки прошлого. Если это произойдет, то лучшей Германии никогда не будет. — Любш мрачно усмехнулся. — Я, конечно, знаю: тебе кажется абсурдным объединять с нами свои усилия, но это мое предложение. — Любш внимательно смотрел на Фолькманна. — Так что, ты с нами?
Фолькманн подумал.
— У меня есть два условия.
— Какие?
— Во-первых, я все-таки позвоню в Берлин.
Любш немного помолчал, а потом спросил:
— А во-вторых?
— Тот человек… Шмельц.
— Что?
Фолькманн отвернулся и снова посмотрел в окно на падающий снег, а потом повернулся к террористу.
— Если мы доберемся до вершины горы, то он — мой.
Любш снова помолчал.
— Это ведь не только из-за Эрики, правда, Фолькманн? Не только из-за этой Эрики Кранц?
— Девушка Кессера не все рассказала вам о Шмельце.
Террорист покачал головой, и в его голосе внезапно зазвучало напряжение.
— Нет, Фолькманн. Она нам все рассказала. Я не стал говорить об этом, так как решил, что ты сочтешь меня сумасшедшим. — Любш покачал головой, словно сам этому не верил. — С одной стороны, мне кажется, что она сказала правду, но, с другой стороны, я понимаю, что это безумие. И все-таки я знаю, что она не лгала. В особенности теперь — ты ведь подтверждаешь это? Говорят, история повторяется. Вот только в данном случае возможно ли в это поверить? — Он запнулся. — Чего же ты хочешь, Фолькманн? Отомстить за чью-то смерть?
Глава 56
БЕРЛИН. СУББОТА, 24 ДЕКАБРЯ. 00:16
«Мерседес» остановился на гравиевой дорожке.
На крыльце горел фонарь, и когда Риттер открыл дверь машины, канцлер выбрался из теплого нутра лимузина.
Девушка ждала его в холле. После того как Риттер прошел в кабинет, она закрыла входную дверь, и они с Долльманом направились в гостиную.
Стол в гостиной был накрыт к ужину: в серебряном ведерке с колотым льдом стояла бутылка «Дом Периньон», а рядом — холодные закуски в ассортименте. В вазе были свежие цветы, стол освещали две зажженных свечи. Девушка задернула шторы от любопытных глаз охраны, а когда Долльман плюхнулся в кожаное кресло у камина, она подошла к нему.
Девушка начала массировать его плечи, и Долльман постанывал от наслаждения. Через минуту он схватил ее за руку и притянул к себе. У него было звериное выражение лица, которое она видела уже не раз. Он любовался ее роскошной грудью, обтянутой блузкой.
Она видела нетерпение на его лице, но сказала:
— Давай сначала поедим.
Рука Долльмана скользнула по ее бедру, но девушка, улыбнувшись, перехватила его руку и повела его к столу.
Долльман жадно набросился на еду и выпил за ужин три бокала шампанского. Когда они приступили к десерту, девушка встала, чтобы подать ему шоколадный мусс. Он страстно смотрел на ее высокую грудь, любовался ее пышными манящими бедрами и длинными ногами в черных шелковых чулках. Он скользнул ладонью по внешней стороне ее бедра и нащупал пояс от чулок. Девушка улыбнулась ему.
— А как же десерт?
Канцлер ухмыльнулся.
— Я предпочту тебя любому десерту, сладенькая.
Она игриво улыбнулась, и Долльман, встав, взял ее за руку и повел на второй этаж, в спальню.
Через пять минут Долльман разделся, лег на кровать и стал наблюдать, как Лизль ставит диск в музыкальный центр. Комнату вновь наполнили звуки музыки Вагнера.
Девушка медленно разделась и, подойдя, легла рядом с ним на розовые шелковые простыни. Несколько секунд Долльман любовался ее идеальным телом, а потом страстно вошел в нее, лихорадочно двигая бедрами. Через пять минут он кончил, и по его телу прошла волна наслаждения.
Он поцеловал ее в плечо, и запах ее духов смешался с мускусным запахом секса. Он протянул руку, чтобы довести ее до оргазма, но она нежно ее оттолкнула.
— Спи, liebchen. Ты устал.
Долльман что-то пробормотал, благодаря ее за отказ, и повернулся на другой бок.
Девушка подождала несколько минут, а потом встала с кровати и, подойдя к окну, слегка сдвинула штору и выглянула в образовавшийся просвет. Она увидела три машины, припаркованные внизу: одна стояла на улице, а две — на гравиевой дорожке возле дома. Никакого движения во дворе не было. Как бы то ни было, люди Риттера все равно находились там, она это знала. Да и сам Риттер сидел внизу, в кабинете, — как обычно.
Отпустив штору, она повернулась и услышала, что Долльман начал храпеть. Его огромное тело сотрясалось под одеялом. Посмотрев на часы, она подошла к музыкальному центру и приглушила звук так, что музыка теперь звучала еле слышно. Она подождала ровно одну минуту, чувствуя, как бешено бьется ее сердце. Потом она постепенно увеличила громкость так, что музыка стала звучать по-прежнему. Надев шелковую ночную рубашку, она села у трюмо. Закурив сигарету, она снова взглянула на часы, чувствуя, как от страха и возбуждения начинает болеть желудок, как начинают трястись руки.
01:10.
Через десять минут все закончится.
Сидя в подвале, Озалид услышал, как музыка Вагнера стихла, и включил фонарик. Он смотрел на секундную стрелку. Прошла ровно одна минута, и музыка зазвучала с прежней громкостью.
До этого он слышал, как к дому подъехали машины, слышал шаги на лестнице, когда мужчина и женщина поднимались в спальню, но за последние полчаса ничего не происходило. До этого момента.
Он напрягся. Часы показывали час и десять минут. Выключив фонарик, он стоял в темноте, чувствуя, как сжимается от страха желудок, как волна ужаса проходит по всему его телу. Но он был собран, и адреналин гнал кровь по венам.
Сердце выпрыгивало из груди, а ноги затекли от долгого сидения. Положив «беретту» на пол рядом с сундуком, он пару минут массировал ноги. Потом он нервно поерзал и, сделав несколько глубоких вдохов, поднял оружие.
Пять минут. На всякий случай.