Внезапно собравшуюся на трибунах публику накрыла волна молчания.
– Идет, – прошептал Каллен Олбрайт, поднося к глазу мощный монокль.
Мемнон повернулся и увидел приближающуюся с северной стороны Центральной площади неуклюжую фигуру. Голиафа сопровождали два надзирателя, каждый держал длинный стальной стержень, прикрепленный к руке монстра.
Даже верховный командор затаил дыхание. Такого огромного гривара – если это еще можно было так назвать – Мемнон не видел за всю жизнь.
Войдя в круг у подножия ступеней амфитеатра, Голиаф издал нечеловеческий рев, обнажив остро заточенные зубы. Внушительные, в прожилках вен, мышцы напряглись, когда он попытался вырваться, и надзирателям пришлось приложить немалые усилия, чтобы удержать его на месте.
– Невероятно, – пробормотал Каллен под нос. – Если бы мы смогли заполучить этого зверя в отряд рыцарей, потерю Халберда никто бы и не заметил.
Мемнон устало покачал головой.
В центре массивной уродливой головы Голиафа, по сторонам от широкого сплющенного носа, горели злобные глаза. Обвисшие уши, похожие на полные гноя кожаные мешки, были увешаны многочисленными костяными украшениями.
Верховный командор хорошо знал эти глаза. Когда-то Голиаф был человеком. Рыцарем, с честью служившим бок о бок с Мемноном.
Бернатон Гримбли.
Однажды команда вернулась после успешной кампании на хребте Адар, выиграв серию поединков у киротийцев. Бывая за границей, Бернатон тосковал по дому и постоянно говорил о жене и трех сыновьях, дожидающихся его на родине. В тот раз по прибытии он получил плохую весть: вся его семья была убита. А потом Бернатон исчез.
Скорее всего, Правление сохранило для себя столь ценный актив. Над ним проводили эксперименты. Его превратили в Голиафа.
– Сего, – произнес Пуджилио, отрывая Мемнона от воспоминаний.
Молчание толпы сменилось взрывом насмешек. Мемнон посмотрел на южный вход и увидел Сего, которого вел за собой надзиратель. В надвинутом на глаза капюшоне Сего выглядел мальчишкой, ничем не отличающимся от тех, что из толпы бросали в обвиняемого гнилые фрукты.
Мемнон вздрогнул, ощутив прикосновение к руке чего-то холодного. Стальная фляжка. Он поднял голову, посмотрел на командора, принял фляжку и хлебнул крепкого эля.
Что же он наделал?
Капюшон сорвали с головы, и яркий свет ударил в глаза. Сего заморгал.
Что-то скользнуло по плечу и брызнуло в лицо. Стоя на коленях, все еще прикованный к надзирателю, он смотрел на трибуны и видел повсюду незнакомые орущие, злобные лица. Оттуда, с трибун, в него летели проклятия, издевки и гнилые фрукты.
Рев мегафона перекрыл шум толпы:
– Мы собрались здесь, на Центральной площади, по случаю радостного события – еще одного дня правосудия в нашем Эзо!
Толпа встретила это объявление аплодисментами и улюлюканьем. Сего закрылся рукой от очередного «снаряда», и что-то твердое ударило его в голову.
Почему они ведут себя так?
Сего пробежал взглядом по публике. Вот мужчина держит на плечах смеющуюся малышку. Вот прислонившийся к ограждению старик неприязненно глядит на осужденного. Вот юный гривар упрямо, как паровой каток, ломится сквозь толпу.
Джоба.
Действительно, великан с неизменной улыбкой на лице прокладывал путь через хаос к стальному ограждению.
– Сего! – выкрикнул следующий за Джобой Дозер. – Мы здесь, брат!
Да, они все здесь: Дозер, Коленки, Джоба, Абель, даже Бринн. Друзья пришли поддержать его.
Сего попытался крикнуть в ответ, но надзиратель грубо толкнул его в спину. Он упал на живот, ткнувшись лицом в бетон.
– Молчи, обвиняемый двести двенадцать, – протрубил ему в ухо металлический голос. – Я освобожу тебя, но, пока нет приказа, оставайся на месте.
Из своего неудобного положения Сего смотрел на друзей. Абель хмурился. Бринн, казалось, была готова разрыдаться. Коленки замер с широко раскрытыми глазами, но смотрел он не на Сего, а ему за спину.
Сего обернулся.
То, что он увидел, могло быть ночным кошмаром, ужасом, пробуждающим детей от сна.
Существо не было гриваром и не имело с ним почти ничего общего. Неподвижные глаза, расположенные в верхней части деформированного черепа, смотрели на Сего. Существо обнажило зубы – две шеренги сверкающих кинжалов, – более подходящих для пасти какого-нибудь дикого зверя, а не для человека с руками и ногами.