— А монета?
— Была и нету! — пошутил Бежецкий. — Было ваше, стало наше. Иди, иди, Барабанов…
Как ни крути, а добро, которое солдаты натырили тогда по карманам у убитых «духов», могло стать единственным доказательством того, что он, лейтенант Бежецкий, ничего не придумал. Ведь когда раненого Максимова «вертушкой» отправили в Кабул, на всякий случай долбанув пару-тройку раз «нурсами» по мертвому селению (по просьбе лейтенанта, конечно), он с солдатами таки спустился к кишлаку и обшарил там все. Увы, никаких следов боевиков обнаружить не удалось. Даже между камнями, где шел бой, не то что трупа — гильзы найти не удалось. Словно подмел все кто-то, да так аккуратно, что ни единой не оставил.
И камни заодно от пулевых выбоин «залечил».
— Слушай, Перепелица, — нахмурил лейтенант брови, когда сержант предстал перед ним. — Я тебя предупреждал про мародерство?
— Та чого? — прикинулся дурачком хитрец, опять кося под «щирого украинца». — Якое мародерство?
— Лопнуло мое терпение! Вместо дембеля в дисбат пойдешь, Перепелица.
— Та вы що? — переменился в лице сержант. — Який дисбат?
— По-русски говори, — грохнул кулаком по столу Александр, вспомнив к месту полковника Селиванова, и бросил весело звякнувший о столешницу «двадцатник». — Где вот это взял?
— Барабан настучал… — понимающе скривился сержант. — Ну, я его…
— Где взял, говорю?
— Да по карманам у «духов» прошлись маленько, — отвел глаза в сторону солдат. — А шо — нельзя?
— Это мародерство, Перепелица. Понял? В следующий раз повторять не буду. Что еще у трупов было?
— Та грошей було трохи…
— Где они?
— Та фалыпыви те гроши оказались. Мы их с Емелей в духан, а нас — в кулаки. Валите, гуторят, отсюда со своей липой… Мы их и выкинули.
— Фальшивые?
— А черт их разберет, товарищ лейтенант! Я бачив — вроде настоящие. И на просвет настоящие, и вообще… А местные не беруть, и все. Мы и решили, что фалыпыви те гроши…
— Что еще было?
— Да мало чего… Бусы ихние…
— Четки?
— Мабуть, да. А мабуть, и ни. Бусы.
— Еще.
— Патроны и все такое. Емеля еще ствол прихамил.
— Веди его сюда…
Ствол оказался пистолетом системы «браунинг». Стареньким, потертым, ничем особенным не примечательным. Бежецкий, конечно, изъял «нетабельное» оружие у солдат, но куда его девать? Патроны лишь в обойме, а подходящих — днем с огнем не найти. Так и валялся пистолет в общем сейфе рядом с бутылкой спирта и прочими «материальными ценностями», пока кто-то из коллег-офицеров не догадался впарить занятную вещицу очередному проверяющему из округа в виде сувенира.
Монетка тоже затерялась куда-то. Честно говоря, Александр за делами совсем забыл о ее существовании. И не жалел — она служила лишним напоминанием о том самом конфузе.
Вновь увидел он деньги с двуглавыми орлами через пять лет, уже капитаном, и в Союзе. Вернее, в той обкорнанной демократами, некогда могучей стране, что не звалась более СССР. Да и орлы на металлических «десятках» и «двадцатках» мало чем напоминали гордую коронованную птицу с той самой монетки. Примерно как мороженая курица из магазина — того же самого живого орла…
А слух о тех событиях все же прошел. Передавался из уст в уста, обрастал подробностями и высосанными из пальца фактами, как водится, пока не превратился в байку, одну из тех, которые любят травить друг другу солдаты на привале или офицеры за «рюмкой чая». Обычную байку той, далекой уже войны. Не лучше и не хуже других…
8
— Ну, ваше благородие, — покачал круглой, большой, как арбуз, чубатой головой казак. — Рассказал ты мне тут роман! Читал я как-то француза Дюма, пацаненком сопливым еще — так тот слабак по сравнению с тобой!
— Вы мне не верите? — Саша и сам бы не поверил, расскажи ему кто-нибудь еще пару недель назад такое.
— Почему не верю? В Расее и не такое бывает…
Беглецов привезли в небольшую станицу, стоящую над рекой, под вечер. Поглядеть на спасенных собралось все без исключения население маленького казачьего поселения — женщины, дети, старики, свободные от службы мужчины. Все, кто не был занят дежурством на воздвигнутых вокруг этого «форта» укреплениях или в таких же, как Митяй и Егор Коренных, разъездах. В тысячах верст от Родины казаки привычно несли свою службу, начинавшуюся с рождением и завершавшуюся лишь смертью…
Российские власти, осваивающие новый для себя край, не оригинальничали, поступая по привычной, проверенной столетиями схеме: первыми на новых землях Империи селились природные воины и первопроходцы — казаки. Так было в шестнадцатом столетии, когда Россия впервые шагнула за Каменный Пояс — Урал, в необъятную Сибирь, так было в семнадцатом и восемнадцатом, когда покорялись Империи оренбургские и киргизские степи, в девятнадцатом, когда под крыло двуглавого орла легли Кавказ, Туркестан и далекие Маньчжурия и Америка… Сейчас, на исходе двадцатого, линии казачьих крепостей протянулись уже по южноафриканской саванне и индийским джунглям, надежными цепями приковывая к Империи новые земли. Казаки всюду приходили первыми, чтобы остаться навсегда. А уж за ними шли хлебопашцы и лесорубы, врачи и учителя, чиновники и полицейские, чтобы новая провинция ничем не отличалась от любой российской губернии. И если когда-нибудь и предстоит Империи уйти с этих земель, то казаки уйдут последними.