— Рад за него. Это ведь не повод вызова на дуэль? Я-то тут при чем?
— А при том, что вам, Саша, сей землепроходец… или землепроходимец?.. дал такую характеристику, описал вас таким монстром… Словом, ознакомившись с творчеством статского советника и хорошо при этом зная вас, я счел возможным попросить у автора публичного опровержения клеветы. Дело было на званом обеде по одному достойному поводу, упоминать который я в данный момент не считаю нужным. Господин Линевич мою просьбу счел вздорной и не заслуживающей внимания. Пришлось нанести подлецу оскорбление действием, после чего ему уже ничего не оставалось…
— Он вас вызвал?
— В лучшем виде! На виду у стольких уважаемых людей он просто не мог не вызвать меня. А потому за мной, как за вызванным, выбор оружия.
— Но первый выстрел — за ним.
— Естественно. Но я, Саша, не верю, что этот цивильный хлыщ с сорока шагов способен попасть сюда, — князь согнутым пальцем постучал себя по лбу. — Я же, как вам известно, делаю это легко.
— А если жребий?
— Увы, нанесенное мной оскорбление этого не позволяет. Да и нужно же дать подлецу шанс?
— Вы собираетесь убить его?
— К чему? Мне еще рано в крепость. Прострелю вашему Линевичу ляжку, чтобы повалялся месячишко в постели, — и все. Думаю, этого будет достаточно, и он не будет настаивать на продолжении. Ну, а в субботу выпьем за его здоровье с друзьями.
— Он такой же мой, как и ваш, — буркнул поручик, которому затея друга не слишком нравилась: столь легкомысленно подставляться под пулю из-за чужой, в общем-то, проблемы…
— Нет, Саша, — улыбнулся Дмитрий. — Ваш. Именно ваш… Кстати, хотел бы я услышать из первых уст подробности этого вашего подвига. Ведь это за освобождение Линевича вы награждены Станиславом? Не правда ли?
Разве можно было что-либо скрыть от проницательного друга…
«…таким образом, теперь вам понятно, уважаемые читатели, сколь неприятно мне было общество этого солдафона, проявившего себя притом весьма неважно для человека, обязанного в силу вмененной ему Государем и Отечеством обязанности защищать российского подданного везде, где бы он ни находился».
Саша отбросил журнал и прошелся по комнате, заложив руки за спину.
«Какая все-таки мразь этот Линевич, — думал он, меряя комнату из утла в угол шагами. — Как гадюка. Выбрал время и ужалил. Да больно ужалил. И так, что любая моя попытка публично отстоять свое честное имя будет выглядеть смешно и глупо. Нет, тысячу раз прав Митя, что стреляется с этим негодяем!»
Он вспомнил свои переживания перед так и не состоявшейся дуэлью с Еланцевым.
«А вдруг Линевичу повезет?»
Александр прошел в библиотеку, где в шкафу, как он знал с детства, хранилась пара дуэльных пистолетов, переходящих в семье Бежецких по наследству от отца к сыну вот уже несколько поколений. Коробка из полированного красного дерева с потемневшим от времени серебряным гербом Бежецких на крышке была покрыта толстым слоем пыли, но сами пистолеты производили впечатление только вчера уложенных в гнезда, обитые черным бархатом. Вычурное изящество инкрустации, свойственное прошлому веку, потемневшая от времени сталь тульской выделки, ореховые рукояти… Поручик вынул из футляра один из не по-современному увесистых «лепажей» и поднял на вытянутой руке.
— Бах, — отчетливо произнес он, не тронув, разумеется, рифленой «собачки» спуска: игры с оружием остались в далеком детстве, пусть даже наверняка известно, что оно не заряжено.
«Нет, ерунда все это, — пистолет аккуратно улегся на свое место. — Попасть из такого монстра с сорока шагов непрофессиональный стрелок может лишь в одном случае из тысячи. Больше верится в то, что можно выиграть миллион рублей по случайно подобранному на улице трамвайному билетику…»
Но на душе молодого человека все равно скребли кошки…
26
— Вы можете говорить что угодно, — штаб-ротмистр Баргузин расстегнул тесный ворот мундира и повертел шеей, — а стреляться в такое утро — грех. Вы только посмотрите, господа, что за погода!
Утро действительно выдалось великолепным. Солнце едва-едва поднялось над частой гребенкой далекого леса, молодая травка была покрыта серебристой росой, могучая река в нескольких шагах бесшумно катила свои спокойные, будто политые маслом воды к морю. Ранние пичуги пробовали голоса в окутанных легкой дымкой прибрежных кустах, а из-за реки им вторили автомобильные клаксоны просыпающегося города.