Каждый раз, возвращаясь на флагман, я задумываюсь о сути истины. Наши архивы одни из самых правдивых в Империуме, но даже они немногим больше чем фрагменты произошедшего. Наше почтение отдано не только рукописям и преданиям. Десять тысяч лет назад слова взволновали кровь Храмовников не благодаря свиткам и гололитическим записям, которые мы храним сквозь поколения. А благодаря таким кораблям, как “Вечный Крестоносец”.
Он плыл среди звёзд десять тысяч лет назад, сражаясь в битвах, в которых выковали человечество. Мы идём по стопам древних рыцарей Великого крестового похода. Мы управляем тем же самым кораблём, тренируемся в тех же самых залах и приносим тот же самый гнев. Когда столь много утеряно — вот истина, которой мы остаёмся верны.
Я снова думал об этом, пока Кинерик шёл за мной из посадочного отсека. Я чувствовал его беспокойство столь же хорошо, как и почтение, которое нам обоим оказывали. Когда я был капелланом, слуги ордена отдавали мне честь. К реклюзиарху они относились с ещё большим благоговением. Мы позволяли им носить личное церемониальное оружие — обычные не силовые клинки и кинжалы. Слуги обнажали мечи и становились на колени, склонив головы к перевёрнутым рукоятям. Если мы встречались в слабо освещённых коридорах с другими Храмовниками, то они не приветствовали нас символом аквилы. Они скрещивали руки и стучали о нагрудники, образуя крест крестоносцев.
Кинерик молчал, когда мы шли одни. Он не привык, что равные оказывают ему такое почтение.
— Неловкость пройдёт, — сказал я. Это было одновременно и правдой и неправдой. Хелбрехт сказал мне, что она пройдёт, а он воин, который скорее умрёт, чем солжёт. Моё смущение ещё не прошло, но я верил слову своего повелителя.
“Вечный Крестоносец” — это крепость посреди космической пустоты, понадобится несколько месяцев, чтобы обойти все переходы и залы. Я вёл Кинерика по коридорам, ехал в скрипящих лифтах между палубами и не обращал внимания, движемся мы по жилым отсекам или нет. Мой целеуказатель перемещался от переборки к переборке, от человека к человеку, прокручивая биометрические показатели и первичную отсканированную информацию. Пока мы стояли на одной из платформ и поднимались на очередную палубу, я повернулся к Кинерику и посмотрел на его гладкое покрытое шрамами лицо. И тут мне пришла в голову мысль. К моему стыду она должна была прийти гораздо раньше.
— Надень шлем.
Он помедлил, прежде чем подчинился, но от удивления, а не от неповиновения. Когда зажимы на вороте защёлкнулись, он посмотрел на меня сквозь красные линзы стилизованного клёпаного шлема “Корвус” тип VI. Во взгляде ощущался вопрос. Я ответил.
— Ты можешь снимать его перед лордами-командирами ордена, но никогда перед другими братьями. Ты больше не ты, Кинерик. Капеллан — это прошлое и будущее ордена, воплотившиеся в одном человеке. Твоим лицом должна стать посмертная маска Императора. — Я постучал по впалым щекам серебряной лицевой пластины шлема-черепа. — Братья должны забыть твоё лицо, как они забыли моё.
Кинерик кивнул, хотя я понимал, что не убедил его. Он знал, что должен за эти месяцы доказать, что заслуживает шлем-череп, но не мог понять смысл моего приказа. В конце концов, лицевая пластина его шлема не была посмертной маской, как моя. По крайней мере пока.
Я мог бы ответить на его сомнения, рассказав жестокую правду: на нём шлем воина Адептус Астартес, одного из генетических потомков Императора, и галактику завоевали бесстрастные, обезличенные маски в эпоху, которую мы стремимся олицетворять. Если ему и не хватает шлема-черепа, то выглядит он почти также.
Но есть время для проповедей, а есть время для наставлений.
— Кинерик, — продолжил я. — Веди себя так, словно ты уже исполняешь обязанности, которые стремишься заслужить.
Ещё один кивок — меньше сомнений и больше убеждённости.
Пока мы шли по широкому оживлённому коридору и прилагали все усилия, чтобы не замечать почтительные поклоны рабов, я высказал ещё одно предостережение по общей вокс-частоте:
— Когда мы предстанем перед верховным маршалом — не смотри ему в глаза.
Ещё сильнее запутался.
— Господин? — спросил он по воксу.
— Просто доверься мне.
Он ждал нас в зале Первого воззвания, который чаще называли залом Сигизмунда. Легенды гласили, что здесь стоял с братьями, ставшими потом первыми лордами ордена, первый верховный маршал Чёрных Храмовников и смотрел на поле битвы, известной как Железная Клетка. Они поклялись, что продолжат Великий крестовый поход, несмотря на раны, которые терзают Империум. Остальные легионы останутся защищать владения человечества, и в их решении нет позора. Но Имперские Кулаки Сигизмунда перекрасят в чёрный цвет доспехи для грядущих сражений и продолжат наступать и нести послание Императора галактике. Они не будут защищаться. Они будут атаковать. Так появились Чёрные Храмовники — единственные воины, для которых Великий крестовый поход никогда не закончится.
На облицованных тёмным металлом стенах висели картины с инопланетными мирами и давно погибшими воинами — каждая шедевр своего мастера. Подобно вечному стражу в окружении первых маршалов и кастелянов стояла статуя Сигизмунда. Бронзовые герои покрылись патиной, но она не затронула их клинки. Мечи воспротивились времени и гордо смотрели на свисавшие с арочного готического свода и посеревшие за несчётные годы знамёна.
Их доспехи выглядели архаичными: грубо наложенные пластины в стиле, который редко встречался даже среди истинных наследников легиона — благородных орденов второго основания. В шлемах с устаревшими гребнями легендарные воители были не похожи на нас — тех, кто занял их место десять тысяч лет спустя. Нельзя не задуматься и не задаться вопросом: несли ли мы их наследие с той же честью, что и они.
В зале пахло пылью и величавым старым помнившим прошлое пергаментом. Хелбрехт ждал нас в дальнем конце зала.
Мой сеньор — человек великой решимости, но и не менее великих печалей. Он склонен к меланхолии, но не из-за самокопания или эмоций, а из-за целеустремлённости и преданности. Его служба никогда не закончится. Его не волнует личная слава, он не показывает открыто чувств, и каждая секунда его жизни посвящена Вечному крестовому походу. За десятки лет я никогда не видел у него иных эмоций, кроме слабой улыбки во время планирования; едкой злости на фронтах сражений и неизменной холодной ярости в бою. Он не испытывает эмоции, как другие разумные существа. Он подчинил их.
Его лицо — карта выигранных битв и шрамов, полученных во имя умершего короля-мессии человечества. Его голос непередаваемо сдержанный и невероятно проникновенный. Он видел больше огня, крови, железа и ненависти, чем почти все мужчины или женщины из ныне живущих.
Он обратился ко мне по имени — Хелбрехт один из немногих в ордене, чьё звание позволяет так делать. Кинерика он назвал “братом-посвящённым” и слегка кивнул молодому воину. Мы опустились на колени, как и требует традиция, когда в первый раз подходишь к повелителю.
Помню, как я со всей ясностью подумал: он война в человеческом обличии. Никакие другие слова не опишут его столь же точно. Украшенной золотом чёрной бронёй он отличался от нас, но не ради собственного величия, а для привлечения внимания и ярости врагов. Когда верховный маршал обнажал сталь — он хотел, чтобы его видели все. Мой повелитель всегда шёл первым в бой в центре нашего строя.
Его красный плащ превратился в коричневые лохмотья, едва державшиеся на помятом и потрескавшемся доспехе. Пластины брони покрывали засохшие брызги крови — без сомнений инопланетные предсказатели и шаманы из племён, которые мы истребили на Армагеддоне, найдут в их рисунке мистический и важный смысл. Бионическая рука была обнажена и в тех местах, где её оболочку пробили, виднелись работающие сервомоторы и щёлкающие поршни. У Хелбрехта не возникало желания обтянуть руку синтетической кожей. Такая бессмысленная косметическая процедура никогда не приходила ему в голову.