— Вы первый, — произнёс Экене.
Я не понял, о чём и сказал.
— Вы первый, — повторил он. — Вы пришли к нашему очагу. Традиция гласит, что первая история ваша.
— Чужаки всегда рассказывают первыми, — добавил один из воинов. — Так они платят за еду и отдых в лагере племени.
— Мне нечего рассказать.
Львы усмехнулись.
— Каждому есть что рассказать, — заметил один из них.
— Расскажите нам о Хельсриче, — предложил Дубаку.
— Нет. — Слово прозвучало резко, как выстрел из болтера, и они напряглись от неожиданного ответа. Я не хотел говорить о Хельсриче. Полученные уроки всё ещё ранили мою душу.
Они отреагировали на отказ, бегло переглянувшись и согласно зашептав, но воин по имени Джаур-Кем — оно было выгравировано на его нагруднике — откашлялся с почти забавной человеческой вежливостью.
— Реклюзиарх, — обратился он. — Расскажите, за что вас удостоили ухмыляющегося шлема вестника смерти.
Я почувствовал странное волнение, спускавшееся по позвоночнику:
— Отчёты о событиях в скоплении Пелегерон есть во многих архивах.
Львы снова рассмеялись, но в этом не было ничего обидного. Они достаточно мудры и не станут оскорблять капеллана, даже если он не из их рядов. Когда два ордена пытаются дружески общаться, возникает множество неловких моментов из-за бесконечных отличий между космическими десантниками разного происхождения. Вот над ними они и смеялись.
— Официальные документы скучны и унылы, реклюзиарх, — одобрительно жестикулировал Экене. — Расскажите, что вы видели. Вы окажете нам большую честь.
Я по очереди посмотрел на них. Прицельная сетка звенела и не фокусировалась, не считая Львов мишенями.
— Хорошо, — спокойно вздохнул я. — Есть древнее высказывание, что сентиментальность у человека в костях. Думаю, что во многих культурах с течением времени оно изменилось. Мой наставник, реклюзиарх Мордред презирал его, сказав, что его смысл противоречит заповедям Вечного крестового похода. Но мне всегда нравилась мрачная поэтичность. “Никогда не будет войны за окончание всех войн”.
Львы одобрительно зашептались. На своём родном мире они считали также.
— На четвёртой планете системы Пелегерон считали иначе. Восстание переросло в сепаратизм, а бунт в войну. Они назвали её “Последней войной”. “Войной за окончание всех войн”. Если они всей мощью выступят против Империума, тогда человечество оставит их в покое и позволит жить, погрязнув в ереси. Они действительно верили в это.
Странно чувствовать вернувшиеся жестокие воспоминания. Есть какое-то звериное удовольствие в поте и яростных криках.
— Представьте крепость, которую построил сумасшедший. Планету причудливого тектонического гнева, столица которой стоит на одном из немногих пригодных для жизни устойчивых континентов. Представьте посреди рек лавы редчайшие на этом мире скалы, где живут сотни тысяч шахтёров, хотя планета продолжает сопротивляться человеческим прикосновениям. Вот что такое Пелегерон-4, кузены. Вот каким он был. Наполовину сформировавшийся мир с магмой вместо крови и дымом вместо воздуха, планета, которая всё ещё корчилась в затянувшихся родовых муках.
Дубаку улыбнулся:
— Вы лучший рассказчик, чем сами считаете, вестник смерти Гримальд.
Мне понравилось. Это не так уж сильно отличалось от оглашения приговора или чтения литаний ненависти.
— Последняя крепость называлась Пик, как и кратер, на котором её построили. Мало в каких геологических архивах можно найти информацию о вулкане большем, чем гигант на Пелегероне-4. Он затмевал даже гору-кузню Олимп на Священном Марсе. Пик — нарыв на земной коре Пелегерона величиной с небольшой континент. Его заражённые корни тянулись к ядру планеты. В мирное время Империум долбил и бурил его всё глубже. С началом войны он превратился в цитадель вражеской секты. Нам предстояло атаковать их последний оплот раньше, чем они закроют его изнутри.
— Вы сказали, что враги называли кампанию Последней войной, — перебил один из Львов. — А как её называли ваши чёрные рыцари?
— Винкулский крестовый поход. Он закончился битвой огня и крови. Во многих архивах есть записи поединка между Винкулом и архиеретиком на крыше собора. — Я покачал головой. — Этого никогда не было. Но когда правда имела значение для имперских летописцев?
Послышалось несколько мрачных усмешек. Я едва обратил на них внимание. Мне снова стало жарко. Безумный жар последних часов внутри горы.
— Вулкан пронизывали огромные и широкие транспортные коридоры, по которым в промышленные пещеры въезжали и выезжали топливозаправщики и грузовые машины, но их закрыли и защитили от воздушных ударов. Нам потребовалось бы несколько недель бомбардировок, чтобы пробиться внутрь. Поэтому пришлось атаковать центральные ворота главной магистрали, хотя мы и не могли высадить там всю армию.
Я посмотрел на воинов, не уверенный, что должным образом сумел передать тот день. Они слушали, внимательно ловя каждое слово.
— Я стоял в авангарде среди Братьев меча верховного маршала Людольда. Нам предстояло удерживать ворота, пока остальные будут подниматься по склону горы. Возле ворот не было места для развёртывания войск, поэтому сёстры из ордена Кровавой Розы и наши братья приземлились на сейсмически устойчивых плато и оттуда устремились на скалы. Авангард высадился на десантных капсулах, миновав столь загрязнённую атмосферу, что человек без противогаза умер бы от удушья. Нас было тридцать. Тридцать рыцарей — избранные верховного маршала.
Я посмотрел Львам в глаза, хотя они видели только линзы шлема.
— Так всё начиналось. Удерживать ворота потребовал наш повелитель. Удерживать, пока не подойдут остальные. И ничего больше.
Он хотел дать выход гневу, но дыхания не хватило даже на крик. От утомлённой ярости опускаются руки, обволакивая вялой негой. Никогда ещё он не чувствовал себя настолько истощённым и обессиленным. Война превратилась в работу — изнурительную рутинную бойню, свелась к взлётам и падениям клинков, к сжимавшимся и разжимавшимся пылающим мускулам.. Они всего лишь люди, говорит он себе. Всего лишь люди. Их кости ломаются. Брызги крови окрасили табард в бледно-розовый цвет. Он убивает почти всех настолько быстро, что они едва успевают вскрикнуть. Что касается других, то без кислородных масок, в которых еретики выглядят как насекомые, они задыхаются и умирают, не заслужив смерть от клинка. Чтобы мятежник сдох достаточно сломать респиратор. не опустится на колени. — “Вечному Крестоносцу”. “Вечный Крестоносец”, ответьте..
Повсюду на скалистой земле валяются убитые враги. Те из братьев, кто ещё жив, сражаются перед баррикадой из облачённых в броню вражеских тел. Визжащим безумцам, которые атакуют рыцарей, не ведом страх. Они задёшево растрачивают свои жизни, нападая вопящей ордой.
— Ай-Ай-Аййййййй, — визжат ублюдки и бегут на клинки палачей. — Ай-Ай-Айййййй.
Рыцарь слышит, как его сеньор перекрикивает хаос. Это не приказы, да и не нужны они, когда можно только сражаться и умирать. И это не вызов на поединок — мы не отступаем и это уже само по себе вызов. Нет, он слышит как его повелитель — золотой воин — смеётся.
Это путь Людольда. Одной ногой верховный маршал стоит на груде тел, размахивая и коля унаследованным мечом в непрерывном размытом пятне атакующей стали. И смеётся в пекле лихорадочной битвы.
А вот Гримальду едва хватает дыхания, чтобы выругаться. За него поёт цепной меч: рык жужжащих зубьев сменяется приглушённым мясом рёвом, когда клинок погружается в человеческую плоть.
Внизу имперская армия с трудом продвигается по горному склону. Солдаты-сектанты Пелегерона поняли, что мятеж провалился, и больше не сражаются за свою извращённую истину. Они сражаются за свои жизни и проигрывают. Их города стёрли в пыль. Их цитадель осадили.