Кроме того, он верил в великого владыку. Он без особого гнева терпел все рассуждения Насионаля о «боге и природе», потому что бог был для него чем-то неведомым и непонятным, неким высшим существом, о котором можно болтать что угодно, поскольку знаешь его только понаслышке. Но пресвятую божью матерь, дарующую надежду, или Иисуса — великого владыку он видел и знал с первых своих дней, и при нем их лучше было не трогать.
С чувствительностью здорового молодого парня Гальярдо умилялся театральными муками Христа, согбенного под крестной пошей. Его орошенное потом, мертвенно-бледное, страдальческое лицо напоминало матадору лица товарищей, распростертых на койках циркового лазарета. Нет, с великим владыкой надо быть в ладу. Он горячо молился перед статуей, и огни свечей красным отблеском отражались в его африканских глазах.
Какое-то движение среди женщин, стоявших позади него на коленях, отвлекло тореро от мольбы о вмешательстве высших сил в его полную опасностей жизнь.
Среди молящихся, привлекая к себе общее внимание, проходила какая-то сеньора, высокая стройная женщина необычайной красоты, в светлом платье и широкополой шляпе с перьями, из под которой выбивались пышные, сверкающие, как золото, волосы.
Гальярдо узнал ее. Это была донья Соль, племянница маркиза Мораймы, Посланница, как ее называли в Севилье. Она прошла среди женщин, не обращая внимания на общее любопытство принимая обращенные к ней взгляды и шепот как обычные щь чести, воздаваемые ей при каждом появлении.
Изысканный туалет и огромная шляпа дамы резко выделялись на фоне темных мантилий. Она преклонила колена и опустила голову, словно погрузившись на несколько минут в молитву, а потом спокойно обвела церковь светлыми зеленовато-синими глазами, в которых сверкали золотые искорки. Можно было подумать, что она находится в театре и оглядывает публику, разыскивая знакомых. Она слегка улыбалась при виде какой-нибудь приятельницы и, продолжая свой обзор, встретилась наконец глазами с впившимся в нее взглядом Гальярдо.
Матадор не был скромен. Он привык выступать на арене перед тысячами зрителей и простодушно полагал, что где бы он ни находился, все взоры устремлялись только на него. Многие женщины в часы признаний рассказывали ему, какое волнение, любопытство и желание испытывали они, увидев его впервые на арене.
Встретившись глазами с тореро, донья Соль не опустила глаз; напротив, она пристально посмотрела на него с равнодушием знатной дамы, и матадор, почтительный к богачам, невольно отвел свой взгляд.
«Какая женщина! — подумал Гальярдо и с тщеславием, свойственным кумиру толпы, добавил: — А что, если она будет моей?..»
Выйдя из церкви, он почувствовал, что не может уйти, что должен еще раз ее увидеть. Он остановился недалеко от входа.
Сердце его замирало в предчувствии чего-то необычного, как бывало на арене в дни удачи. Это было то таинственное сердцебиение, которое заставляло его, не слушая протестов публики, очертя голову бросаться вперед и всегда с блестящим результатом наносить самые опасные удары.
Выйдя из храма, донья Соль взглянула па него без удивления, словно знала, что он будет ждать ее у дверей. Вместе с двумя подругами она села в открытую коляску и, когда лошади тронулись, снова повернула голову и с легкой усмешкой взглянула на матадора.
Весь вечер Гальярдо был задумчив. Он вспоминал свои прошлые увлечения, всеобщее любопытство и восхищение, вызываемое его славой, победы, которые раньше наполняли его гордостью, а теперь казались просто жалкими. Такая женщина, как эта, знатная сеньора, повидавшая весь свет и живущая в Севилье, как свергнутая королева,—.вот была бы победа! К восхищению ее красотой в его душе примешивалось преклонение бывшего оборванца перед богатством, обычное в стране, где знатность и деньги имеют такое огромное значение. Если бы ему удалось привлечь внимание этой женщины! Какое это было бы торжество!..
Его импресарио, друг маркиза де Мораймы, вхожий в лучшие дома Севильи, не раз говорил ему о донье Соль.
Пробыв в отсутствии несколько лет, она недавно вернулась в Севилью и вызвала восторги всей молодежи. После долгой жизни на чужбине она жадно тянулась к родной почве, восхищалась народными обычаями, находила все очень интересным, очень... «художественным». Отправляясь на бой быков, она надевала старинный костюм махи, подражая в своей внешности и манерах изящным дамам, изображенным Гойей. Многие видели, как эта статная женщина, прекрасная спортсменка и наездница, скакала на коне по окрестностям Севильи, одетая в черную амазонку и мужской жилет с красным галстуком, в белой фетровой шляпе на пышных золотых волосах. Иногда с гаррочей поперек седла, она в сопровождении друзей, переодетых пикадорами, отправлялась па пастбища и наслаждалась опасной и смелой игрой, преследуя и валя па землю быков.
Донья Соль была уже зрелой женщиной. Гальярдо смутно вспоминал, что видел ее в детстве во время прогулок по аллее Делисиас. Она сидела в коляске рядом с матерью, вся в белых кружевах, похожая па нарядную куклу с витрины магазина, а он, жалкий оборванец, сновал между колесами экипажей, подбирая окурки. Они, наверное, ровесники; должно быть, ей около тридцати. Но как она прекрасна! Как отличается от всех других женщин!.. Она представлялась ему экзотическим существом, райской птицей, случайно оказавшейся в курятнике вместе с жирными, откормленными наседками.
Дон Хосе знал ее историю... Отчаянная голова эта донья Соль! Имя героини романтической драмы вполне подходило к ее своеобразному характеру и независимому нраву.
Когда умерла ее мать, она оказалась владелицей крупного состояния. В Мадриде она вышла замуж за человека, который был старше ее, но мог обещать женщине, стремящейся к блестящей и полной перемен жизни, заманчивую возможность путешествовать по всему свету. Он был дипломатом и представлял Испанию в столицах важнейших государств мира.
— Ну и повеселилась эта девочка, Хуан! — говаривал дон Хосе.— Сколько голов она вскружила за десять лет во всех концах Европы! Настоящий учебник географии с тайными пометками на каждой странице. Да, она, наверное, может поставить крестик возле всех крупных городов на карте. А бедняга посол!.. Он и умер, должно быть, от огорчения, что ему больше нельзя было нигде показаться. Она высоко летала, эта девчонка! Приезжает достойный сеньор нашим послом в какую-нибудь столицу, и не проходит и года, как королева или императрица этой страны требует, чтобы поскорее убрали испанского посла вместе с его опасной супругой. Газеты называли ее «неотразимая испанка». Сколько коронованных голов она вскружила! Королевы страшились ее приезда, словно угрозы холеры. В конце концов у бедного посла не осталось другого места для применения своих талантов, кроме американских республик, но так как он был человеком твердых принципов и приверженцем монархии, то он предпочел умереть...
И ты думаешь, ей нужны были только важные особы, которые ели и пили в королевских дворцах? Если только все, что о ней рассказывают, правда!.. Эта женщина не знает середины: или все, или ничего. То она заносится под облака, то опускается чуть ли не под землю. Мне говорили, будто в России она увлеклась одним из тех длинноволосых, что бросают бомбы, каким-то смазливым мальчишкой, который не обращал на нее никакого внимания, потому что она мешала его работе. А она все бегала и бегала за ним, пока его не повесили. Говорят еще, в Париже у нее была связь с художником, и даже утверждают, будто она, совсем голая, позировала ему для портрета, а чтобы ее не узнали, закрыла лицо рукой, и потом с этой картины будто бы сделали этикетки для спичечных коробков. Но это, наверное, враки: преувеличивают. А вот что похоже на правду, это то, что она была в большой дружбе с одним немцем, с музыкантом, который пишет оперы. Если бы ты слышал, как она играет на рояле!.. А как поет!..
Не хуже тех певиц, что приезжают на пасху в театр Сан-Фернандо. И не думай, что она умеет петь только по-итальянски: она болтает на всех языках — по-французски, по-немецки, по-английски. Ее дядя, маркиз Морайма, между нами говоря, человек не очень ученый, говорил в клубе Сорока пяти, что не удивится, если она заговорит по-латыни... Вот женщина, а, Хуанильо? Вот интересная бабенка!