Члены квадрильи расхохотались, догадываясь в чем дело.
Благородный народ, не найдя билетов на бой быков в кассе по улице Кампана, намеревался взять кассу приступом и поджечь ее, чему воспрепятствовала полиция... Насиональ грустно поник головой.
— Реакция и отсталость! Недостаток образования!
Тореро прибыли в цирк. Бурная овация, несмолкаемые рукоплескания встретили выход квадрилий. Все аплодисменты относились к Гальярдо. Публика приветствовала его первое появление на арене после страшной раны, о которой столько говорили по всей Испании.
Когда Гальярдо вышел, чтобы убить первого быка, снова разразилась буря восторга. Из всех лож женщины в белых мантильях направляли на него бинокли. На солнечной стороне кричали и аплодировали так же, как на теневой. Даже враги были захвачены общим порывом симпатии. Бедный малый! Он столько выстрадал!.. Амфитеатр принадлежал ему безраздельно. Никогда еще Гальярдо не приходилось видеть, чтобы публика была настроена так единодушно!
Подойдя к председательской ложе, матадор обнажил голову и произнес приветствие. Оле! Оле! Никто не услышал ни слова, но все пришли в восторг. Должно быть, замечательно сказано.
Рукоплескания провожали Гальярдо, шагающего к быку, но сразу сменились выжидательной тишиной, едва он оказался рядом со зверем.
Матадор взмахнул мулетой перед быком, однако на некотором расстоянии, совсем не так, как в прежние времена, когда публика воспламенялась, видя красный лоскут чуть не на самой морде быка. По безмолвному амфитеатру пробежала волна удивления, но никто не произнес ни слова. Гальярдо несколько раз топнул ногой, дразня зверя, и тот наконец лениво сдвинулся с места; но бык едва успел пройти под мулетой, потому что тореро с заметной поспешностью отскочил в сторону. Многие зрители переглянулись. Что бы это значило?
Матадор увидел рядом с собой Насионаля, а в нескольких шагах еще одного тореро, однако не крикнул, как бывало: «Все с арены!»
По рядам прокатился гул: зрители ожесточенно спорили.
Друзья матадора сочли необходимым дать объяснения от имени своего кумира:
— Он еще не оправился. Рано ему выступать. Все эта нога!..
Разве вы не видите?
Плащи капеадоров развевались, помогая Гальярдо в его маневрах. Зверь очумело метался между красными полотнищами, но 574 едва он хотел броситься на мулету, как кто-нибудь из тореро взмахом плаща отвлекал его от матадора.
Гальярдо, словно решившись покончить с этим странным положением, встал в позицию и с высоко поднятой шпагой бросился на быка.
Удар был встречен ропотом изумления: шпага вонзилась меньше чем на треть и, задрожав, едва не упала на песок. Гальярдо отскочил от рогов раньше, чем успел воткнуть клинок по самую рукоять.
— Но зато какой точный удар! — кричали энтузиасты, показывая на шпагу, и бешено аплодировали, стараясь шумом заглушить недовольство, вызванное неудачной попыткой.
Знатоки улыбались с сожалением. Этот парень потерял единственное, что в нем было: мужество, дерзость. Они видели, как он инстинктивно отдернул руку, нанося удар; видели, как он отвернул лицо, поддавшись страху,— так люди закрывают глаза, чтобы спрятаться от опасности.
Шпага свалилась на песок, и Гальярдо, вооружившись другой, снова направился к быку в сопровождении своих тореро.
Насиональ держал плащ наготове, чтобы в нужный момент отвлечь быка. К тому же своим мычанием бандерильеро сбивал быка с толку, он заставлял зверя поворачиваться всякий раз, когда тот слишком близко подходил к Гальярдо.
Новый удар, и снова шпага вонзилась едва на половину.
— Да он и не подходит близко! — раздались протестующие голоса в публике.— Рогов боится!
Стоя лицом к быку, Гальярдо раскинул руки крестом, желая показать зрителям, сидящим за его спиной, что бык свое получил и с минуты на минуту должен упасть. Но зверь держался на ногах и только поводил мордой из стороны в сторону.
Насиональ, размахивая плащом, заставил быка бежать и, выбирая удобный момент, несколько раз изо всех сил ударил его плащом по шее. Публика, догадавшись о намерениях бандерильеро, запротестовала. Он заставил быка бежать, чтобы от движения шпага дальше вошла в затылок. А удары плащом тоже должны были вогнать клинок поглубже. Раздались крики: Насионаля называли мошенником, осыпали бранью его мать, сомневались в законности его рождения; на солнечной стороне угрожающе поднялись палки, на арену полетели апельсины и бутылки, но бандерильеро словно оглох и ослеп; не замечая потока оскорблений и тяжелых предметов, он продолжал преследовать быка, зная, что выполняет свой долг и спасает друга.
Наконец из пасти быка хлынула кровь, ноги его подогнулись; он упал, но не опустил голову, как будто собираясь снова 575 вскочить и броситься в бой. Пунтильеро подбежал к быку, стремясь поскорее с ним покончить и вывести маэстро из затруднения. В то же время Насиональ, незаметно нажав на шпагу, вонзил ее по самую рукоять.
Зрители солнечной стороны, от которых не укрылся этот маневр, вскочив на ноги, разразились яростными протестами:
— Мошенник! Убийца!..
Они негодовали, вступаясь за бедного быка, словно тот не был так или иначе обречен на смерть. Насионалю грозили кулаками, обвиняя его в страшном преступлении, и в конце концов бандерильеро пришлось, опустив голову, скрыться за барьером.
Гальярдо тем временем направился к председательской ложе с обычным приветствием. Наиболее верные сторонники провожали его хотя и громкими, но довольно жидкими аплодисментами.
— Ему не повезло,— говорили они с верой, недоступной разочарованиям,— зато какие точные удары! Тут уж никто не станет спорить.
Матадор ненадолго задержался возле мест, где сидели самые ярые его приверженцы, и, опершись на барьер, постарался оправдаться. Бык никуда не годился: с ним невозможно было показать настоящую работу.
Поклонники, во главе с доном Хосе, соглашались — они и сами так думали.
Большую часть корриды Гальярдо провел между барьерами.
Все его объяснения были хороши для публики, но сам он в глубине души испытывал жестокое сомнение и неведомое ему доныне неверие в свои силы.
Быки казались ему гораздо более крупными, чем обычно, наделенными какой-то «двойной жизнью»,— они не хотели умирать.
Раньше они падали под его ударами с легкостью, похожей на чудо.
Несомненно, ему подсунули самых зловредных быков из всего стада, чтобы осрамить его. Все интриги врагов!
В самых глубоких тайниках его сознания копошилось другое подозрение, но он не хотел к нему прислушиваться, не хотел извлекать его из темных глубин. Рука матадора как будто становилась короче в тот момент, когда вытягивалась вместе со шпагой для удара. Раньше она достигала затылка быка с быстротой молнии, теперь проходила бесконечный путь в опасной непреодолимой пустоте. Ноги тоже стали другими. Казалось, они жили собственной жизнью, независимой от остального тела. Напрасно, напрягая всю волю, он приказывал им стоять неподвижно и твердо. Они не слушались. Казалось, они сами видели опасность и с необычайной ловкостью отскакивали в сторону, едва их касалась струя воздуха, несущаяся перед быком.
Весь стыд поражения, всю ярость, вызванную собственным малодушием, Гальярдо обращал против публики. Чего хотят эти люди? Чтобы ради их развлечения он дал себя убить? Безумная отвага оставила достаточно следов на его теле. Ему незачем показывать свою храбрость. Если он чудом остался в живых, то только благодаря божьему провидению да молитвам матери и своей бедняжки жены. Он видел костлявое лицо смерти ближе, чем кто бы то ни было, и лучше всех знает, чего стоит жизнь.
«Думаете, вам удастся посмеяться надо мной!» — мысленно говорил он, разглядывая толпу.
Теперь он будет убивать быков так же, как большинство его товарищей. Один раз хорошо, другой раз плохо. В конце концов работа тореро — это ремесло: выбился на первое место — теперь главное остаться в живых, избегая опасности, как удастся. Нечего лезть на рога ради того, чтобы люди чесали языки о твоем бесстрашии.
Когда пришла очередь Гальярдо убить второго быка, он настолько проникся этими размышлениями, что почувствовал прилив спокойного мужества. Ни одна тварь теперь ему не страшна!