Шорник согласился. Да и как не согласиться бесплатно поехать в Мадрид, хотя бы и в обществе, не сулившем ничего веселого... По дороге Кармен вслух делилась своими планами: она поговорит с мужем решительно. К чему продолжать выступления? Неужто им не хватает денег?.. Он должен уйти, и немедленно. Иначе она погибнет. Пусть эта коррида будет последней. А еще лучше отказаться от нее. Кармен вовремя поспеет в Мадрид, и у мужа хватит времени отказаться. Сердце подсказывало любящей женщине, что ее присутствие поможет отвратить беду.
Зять возмутился:
— Что за дичь! Только женщины и способны на такое! Вобьют себе в голову чепуху — вынь да положь! Для тебя нет ни власти, ни законов, ни порядка на арене. Ты думаешь, достаточно трусливой жене уцепиться за мужа, чтобы отменить бой быков и показать публике кукиш? Ладно, говори Хуану все что вздумается, но не раньше, чем кончится представление. Иначе нас всех засадят в тюрьму. С властями шутки плохи.
И шорник рисовал самые чудовищные последствия, если Кармен будет настаивать на нелепой мысли увидеться с мужем и помешать его выступлению. Их всех троих заберут. Мысленно он уже видел себя под замком за соучастие в поступке, который по простоте своей он и впрямь считал преступлением.
По прибытии в Мадрид шорнику стоило немалых трудов отговорить Кармен остановиться в той же гостинице, что и Хуан.
Ну, чего она этим добьется?
— Ты только встревожишь его своим появлением; он отправится в цирк раздосадованный, взволнованный, и если с ним что случится, виновата будешь только ты.
Это соображение отрезвило Кармен, и она согласилась отдаться на волю зятя. Поехав в гостиницу по его выбору, она все утро пролежала на диване у себя в номере, заливаясь слезами, точно несчастье было неотвратимо. Радуясь приезду в столицу, шорник негодовал против этого нелепого приступа отчаяния.
— Ну что это, в самом деле! Только женщины и способны на такой вздор. Право, можно подумать, что ты вдова, а между тем муж твой процветает не хуже самого Роже де Флора и благополучно готовится к выступлению. Какие вы все глупые!
Оставаясь глухой к похвалам зятя по адресу местного повара, Кармен едва притронулась к завтраку. После полудня ее подавленное состояние внезапно исчезло.
Гостиница находилась неподалеку от Пуэрта-дель-Соль, и до слуха Кармен доходило шумное оживление толпы, спешившей па бой быков. Нет, она не может спокойно сидеть в номере, в то время как Хуан рискует жизнью. Она должна увидеть его. У нее не хватает мужества присутствовать на корриде, но она хочет быть где-нибудь поблизости; она пойдет в цирк. Где он находится?
Кармен еще никогда там не была. Если нельзя проникнуть за ворота, она подождет конца представления. Самое главное — быть рядом с мужем; находясь подле Хуана, она сможет оказать влияние на его судьбу.
Шорник возражал. Черт возьми! Он собирался пойти и купить себе билет, чтобы увидеть бой быков. Своим стремлением попасть в цирк Кармен расстраивала все его планы.
— Ну что ты намерена там делать? Какую пользу принесет Хуану твое присутствие? Подумай только, ведь он может случайно увидеть тебя! — твердил шорник.
Но на все доводы зятя Кармен настойчиво повторяла:
— Можешь оставаться. Я пойду одна.
Наконец зять сдался: взяв экипаж, они отправились к цирку и вошли в него через Конюшенные ворота. Как-то весной шорник сопровождал Гальярдо в одной из его мадридских поездок и хорошо запомнил цирк со всеми его постройками.
И он и служитель, не зная как быть, стояли, раздосадованные, перед измученной женщиной с покрасневшими веками и ввалившимися щеками, а она по-прежнему нерешительно озиралась по сторонам. Обоих мужчин неудержимо влекли доносившиеся с арены звуки музыки и гул толпы. У служителя мелькнула удачная мысль:
— Может, сеньора желает пройти в часовню?
Выход квадрилий закончился. Из ворот, что вели на арену, с громким цоканьем возвращались лошади: пикадоры покидали арену, чтобы держаться наготове и заменить выбывших из строя товарищей.
Шесть оседланных кляч* предназначенных пополнить первые потери, стояли в ряд на привязи у стены. А за стеной всадники устраивали на досуге пробежку своим лошадям. Старший конюх пустил галопом горячую и пугливую кобылу, чтобы утомить ее и передать затем пикадорам.
Искусанные мухами клячи лягались и, словно чуя близкую опасность, пытались сорваться с привязи. Другие лошади носились вскачь, раздраженные шпорами седоков.
Кармен, вынужденная вместе с зятем укрыться под сводами ворот, согласилась наконец пройти в часовню. Вот тихий и верный приют, там она может хоть помолиться за мужа.
Переступив порог небольшой часовни, где спертый воздух напоминал о множестве любопытных, считавших своим долгом присутствовать на молитве тореро, Кармен остановила взгляд на убогом алтаре; всего четыре свечи горели перед святой девой с голубем — ничтожный дар благочестия.
Кармен открыла сумочку и дала служителю дуро. Не может ли он принести побольше свечей? Служитель почесал за ухом.
Свечей? свечей? Едва ли их удастся разыскать в цирке. Но вдруг ему вспомнилось, что сестры одного из матадоров всегда приносили с собой свечи, зажигая их перед выступлением брата. В последний раз свечи едва успели обгореть и, наверно, валяются где-нибудь в укромном уголке часовни. После долгих поисков их удалось найти.
Не хватало лишь подсвечников. Но сообразительный служитель, раздобыв пустые бутылки, вставил свечи в горлышки, зажег и поставил их в один ряд с уже горевшими.
Кармен преклонила колена, и, воспользовавшись ее безмолвием, двое мужчин поспешили в амфитеатр, чтобы не пропустить начало корриды.
Оставшись одна, молодая женщина впилась взглядом в незнакомый темный лик статуи, освещенный красноватым отблеском свечей. Даст бог, мадридская святая дева окажется такой же доброй и сострадательной, как та, в Севилье, перед которой Кармен так часто и жарко молилась. Недаром же она слывет покровительницей тореро и кротко выслушивает их молитвы, произносимые в последний час, когда близкая опасность внушает суровым людям истинное благочестие. Здесь и муж ее не раз преклонял колена.
При этой мысли Кармен почувствовала к святой деве такое безграничное доверие, будто знала ее с детства.
Губы молящейся зашевелились, повторяя привычные слова, но мысли невольно уносились далеко от святого места, вслед за волнующим шумом толпы.
То был неистовый рев, напоминавший грохот далекого прибоя или гул подземных толчков, перемежавшийся с минутами рокового безмолвия. Казалось, Кармен присутствует при невидимом для глаз бое быков. Доносившийся из цирка шум, то нарастая, то смолкая, развертывал перед ней трагический ход событий на арене.
Порой слышались негодующий свист, взрыв возмущенных возгласов, неясные обрывки слов, рвавшихся из тысячи глоток. А то вдруг раздавался крик ужаса, долгий, пронзительный крик, взлетавший к небесам; кровь холодела от этих прерывистых восклицаний, перед глазами возникали побледневшие лица и расширенные глаза, с жадным волнением следящие за быстрым бегом быка, пытающегося настигнуть человека... Но крик внезапно стихал, и снова водворялось спокойствие. Опасность миновала.
Наступило длительное молчание, зловещая, гробовая тишина, среди которой явственней слышалось назойливое жужжание мух; казалось, четырнадцать тысяч человек вдруг перестали дышать, недвижно застыли на своих местах и во всем огромном цирке сохранилось лишь одно-единственное живое существо — Кармен.
Потом тишину нарушил такой долгий несмолкаемый грохот, точно под напором неведомой силы внезапно рухнули кирпичные стены. То был взрыв рукоплесканий, сотрясавших амфитеатр.
Между тем из прилегавшего к часовне двора доносились сухие удары палок о спины жалких кляч, брань, стук копыт и возгласы:
«Чья очередь?» Арена требовала новых пикадоров.
Где-то совсем близко раздался громкий топот ног, оглушительно хлопнули двери, послышались голоса и прерывистое дыхание людей, изнемогающих под тяжестью ношп.