В свое время дон Хосе служил в кавалерии, скорее из любви к лошадям, чем к военному делу. Ранняя тучность и страсть к бою быков заставили его выйти в отставку, и он проводил лето в цирке, а зиму в кафе, в неутомимых беседах о корриде. Стать руководителем, наставником, доверенным эспады! Когда у него вспыхнуло это желание, все маэстро уже были обеспечены постоянными доверенными, и появление Гальярдо оказалось для него настоящим благом. Малейшее сомнение в достоинствах нового тореро приводило дона Хосе в бешенство, любой спор по вопросам тавромахии воспринимался им как личное оскорбление. Хвастливо, точно о боевом подвиге, рассказывал он, как однажды в кафе избил тростью двух злоречивых сплетников, посмевших издеваться над тем, что «его матадор» слишком хорош собой.
Не довольствуясь возможностью расточать похвалы Хуану в газетах, он любил солнечным зимним утром остановиться на углу улицы Сьерпес, где частенько прогуливались его друзья.
— Нет, второго такого не сыщешь,— говорил он громко, будто беседуя сам с собой и делая вид, что не замечает приближающихся к перекрестку приятелей.— Первый матадор в мире!
И пусть кто-нибудь попробует возразить!.. Единственный в мире!..
— О ком это ты? — ехидно спрашивали приятели, словно не догадываясь, о ком идет речь.
— Что за вопрос! Конечно, о Хуане!
— О каком Хуане?
Жест изумления и негодования:
— Дикари! Словно у нас несколько Хуанов! О Хуане Гальярдо!
— Право, ты спятил! — смеялись приятели.— Ты просто влюблен в него. Уж не собираешься ли ты на нем жениться?
— И женился бы, да он не захочет,— не раздумывая, отвечал пылкий дон Хосе.
Заметив вдалеке других приятелей, он обрывал спор с насмешниками и снова вызывающе повторял:
— Нет, другого такого не сыщешь! Первый матадор в мире!
А кто несогласен, пускай только пикнет — уж он будет иметь дело со мной!
Свадьба Гальярдо превратилась в целое событие. День этот совпал с новосельем в доме, составлявшем гордость шорника, который с таким самодовольством показывал гостям патио, колонны п изразцы, будто они были произведением его рук.
Венчание состоялось в церкви святого Хиля, перед статуей божьей матери, дарующей надежду, известной под названием макаренской. При выходе свадебного кортежа из церкви вспыхнули в лучах солнца яркие причудливые цветы и птицы на китайских шалях многочисленных подружек невесты. Посаженым отцом был депутат кортесов. Среди белых и черных фетровых шляп сверкали цилиндры доверенного и прочих богатых сеньоров, сторонников Гальярдо. Они самодовольно улыбались, радуясь случаю пройтись на виду у всех рядом с тореро и разделить таким образом его популярность.
У дверей дома целый день раздавали милостыню. Нищие тянулись из окрестных сел, привлеченные слухом о необычайной свадьбе.
В патио шел пир горой. Щелкали аппаратами фотографы из мадридских газет. Свадьба Гальярдо была национальным праздником. До поздней ночи звенели гитары, хлопали в лад руки и неутомимо стучали кастаньеты. Девушки, изогнувшись, били маленькими ножками о мраморные плиты, вихрем взметались пышные юбки и реяли шали вокруг стройных станов, колыхавшихся в такт севильянам. Рекой лились драгоценные андалузские вина; ходили по кругу бокалы искрящегося хереса, обжигающей монтильи и бледной ароматной мансанильи из погребов Санлукара.
Все напились допьяна; но то было сладкое, чуть грустное опьянение, выражавшееся лишь в глубоких томных вздохах да песнях, которые подхватывались хором, заунывных песнях о тюрьме, о смерти, о бедной матери — неизменные мотивы народной лирики Андалузии.
В полночь разошлись последние гости, и молодые остались одни с сеньорой Ангустиас. Покидая вместе со своей супругой дом новобрачных, шорник в отчаянии махнул рукой. Он был пьян и кипел негодованием — ведь никто за весь день даже не взглянул на него. Словно он был ничтожеством! Словно всем наплевать на семью!..
— Нас выгоняют из дому, Энкарнасьон. Эта девчонка с личиком мадонны макаренской станет полновластной хозяйкой, и нам здесь больше надеяться не на что. Увидишь, дети посыплются, как из мешка.
Плодовитый муж негодовал при мысли о грядущем потомстве матадора — ведь оно появится на свет с единственной целью навредить его детям.