Достигнув цели путешествия, пропыленные насквозь, усталые и разбитые, ребята являлись к алькальду; самый бойкий из них, взяв на себя роль импресарио, начинал расхваливать достоинства «своих людей», и юные искатели славы были рады-радешеньки, если великодушный алькальд отводил им место на муниципальной конюшне; когда же, сверх того, он угощал их ольей, они в несколько минут очищали горшок.
На сельскую площадь, огороженную повозками и скамьями, выпускали одного за другим огромных старых быков, испещренных шрамами и рубцами — горы мяса, увенчанные мощными рогами, хранившими следы битв. Много лет подряд они уже участвовали в праздничных корридах по всей провинции, почтенные, умудренные опытом ветераны, постигшие все тайные уловки и ухищрения ремесла.
Местные парни, устроившись в безопасном месте, кололи быков пиками, но зрителей занимали не столько быки, сколько юные «тореро», явившиеся из Севильи. Они размахивали плащами перед мордой быка, и хотя колени у них дрожали от страха, сытый желудок придавал им бодрости. Зачастую они кубарем катились по арене, вызывая бурю восторга среди публики. Но стоило перепуганному насмерть мальчугану броситься в поисках спасения к барьеру, как бессердечные зрители осыпали его бранью, хлопали по рукам, уцепившимся за ограду, и палками гнали обратно на середину арены. «Назад, бесстыдник! Нечего прятаться от быка, хвастунишка!»
Случалось, «матадора» уносили на руках, мертвенно-бледного, с остекленевшими глазами и головой, упавшей на грудь, из которой вырывались хриплые вздохи. На помощь приходил коновал и, не видя следов крови, успокаивал окружающих: простое сотрясение, ведь мальчишка пролетел по воздуху изрядное расстояние, прежде чем грохнуться, как куль муки, на землю. А то случалось, мальчуган попадал под тяжелые копыта огромного животного. На пострадавшего выливали ведро воды, чтобы привести в чувство, и отпаивали водкой из Касальи-де-ла-Сьерры — словом, ухаживали, как за принцем.
И снова на площадь. Под вечер, когда на арену выгоняли последнего быка, двое из «квадрильи», выбрав плащ получше и ухватив его за концы, обходили скамьи, выпрашивая вознаграждение. Если зрители были довольны подвигами пришельцев, медяки щедро сыпались в красную тряпку. Закончив корриду, «квадрилья» собиралась в обратный путь, зная, что кредит на постоялом дворе исчерпан. По дороге, при дележе медяков, увязанных в узелке, нередко затевались ссоры.
Остаток недели был посвящен хвастливым воспоминаниям о совершенных подвигах в кругу друзей, не принимавших участия в приключении и жадно внимавших рассказу. Герои повествовали о «верониках» в Гарробо, о «наваррах» в Лоре или об ужасной ране, полученной на площади в Педросо, стараясь при этом подражать манерам и жестам заправских тореро, которые в своем вынужденном безделье утешались бахвальством и враньем.
Однажды сеньора Ангустиас больше недели не получала вестей от сына. Наконец до нее дошли смутные слухи, будто он ранен на арене в Тосине. Боже ты мой! Где этот город, и как до него добраться? Считая сына погибшим и горько его оплакивая, мать уже решила ехать к нему, но едва она собралась в путь, как на пороге появился сам Хуанильо; бледный и ослабевший, он, как истый мужчина, с задором рассказал о полученном ранении.
Пустяки, удар в ягодицу, рана глубиной в несколько сантиметров. С бесстыдством победителя Хуан предлагал соседям взглянуть на рану и убедиться, что палец не достает до ее дна. Он гордился распространявшимся вокруг него одуряющим запахом йодоформа и хвастал вниманием, оказанным ему в этом городке, несомненно самом лучшем из всех городов Испании. Богатые жители, так сказать местная аристократия, справлялись о его здоровье; сам алькальд пришел навестить пострадавшего и даже снабдил его деньгами на обратный путь. В кошельке Хуана еще звенели три дуро, и со щедростью, присущей великому человеку, он тут же отдал их матери. В четырнадцать лет заслужить такую славу! Гордость Хуана не знала предела, когда на Кампане некоторые тореро — не сомневайтесь, самые настоящие тореро! — обратили внимание на мальчугана и стали спрашивать, как заживает его рана.
После этого случая Хуанильо больше не заглядывал в мастерскую сапожника. С быками он уже знаком: первое ранение лишь укрепило его отвагу. Он будет тореро, и только тореро! Сеньора Ангустиас отказалась от мысли исправить сына, это было невозможно. Нет у нее сына, и все тут! Если Хуан возвращался домой в час ужина, мать с дочерью, сидевшие за столом, молча ставили перед ним тарелку, пытаясь убить его презрением, что, впрочем, ничуть не влияло на аппетит мальчика. Когда же он являлся слишком поздно, в доме для него не оставалось ни корки хлеба, и, так и не поев, он возвращался на улицу.