Донья Соль, пропустив намек мимо ушей, продолжала осаждать бандита вопросами: она хотела узнать, что довело его до такого положения.
— Пустяк, сеньора маркиза, несправедливость. Всегда на нас, бедняков, сыплются разные беды. Дело в том, что смекалки у меня было побольше, чем у моих земляков, и работники всегда меня выбирали, когда нужно было чего-нибудь просить у богачей.
Я умею читать и писать, а в детстве даже был церковным служкой. Меня и прозвали Плюмитас, потому что я всегда таскал у кур из хвоста перья и писал ими.
Потахе хлопнул бандита по плечу.
— Вот оно что, дружище! Недаром я подумал, увидев тебя, что ты смахиваешь на церковную крысу.
Насиональ молчал, не решаясь высказать свое мнение, но исподтишка посмеивался. Церковный служка, ставший разбойником! Интересно, что скажет об этом дон Хоселито, когда узнает!..
— Я женился, у нас родился первый сынишка. Однажды ночью являются ко мне два жандарма и ведут меня на гумно, за деревню. Кто-то стрелял в дом одного богача, вот эти милые сеньоры и заявили, будто стрелял я... Я отрицал, тогда они избили меня прикладами. Я опять все отрицал, и они опять избили меня. Так они избивали меня до рассвета то прикладами, то шомполами, пока не устали, а потом бросили на голой земле, без сознания.
Они били меня, связав по рукам и ногам, словно тюк, да еще приговаривали: «Ты ведь самый храбрый в деревне? Ну-ка защищайся, поглядим, чего ты стоишь». Насмешка — вот что было хуже всего. Бедная моя жена выходила меня, как умела, но я не знал покоя, жизнь опостылела, все время вспоминал о побоях и насмешках... Короче, одного из жандармов нашли на гумне убитым, и я, чтобы избежать неприятностей, ушел в лес... да там и остался.
— Верная у тебя рука, парень,— с восхищением произнес Потахе.— А другой?
— Не знаю, бродит где-нибудь по свету. Храбрец удрал из деревни — попросил, чтобы его перевели в другое место. Но я его не забыл и еще сведу с ним счеты. Однажды мне сказали, будто он на другом краю Испании, я и отправился туда,— да я бы за ним хоть в самый ад пошел! Карабин и кобылку оставил у верного друга, а сам, как сеньор, поехал поездом. Побывал я и в Барселоне, и в Вальядолиде, и еще во многих городах. Брожу вокруг казармы и рассматриваю всех жандармов. «Этот не мой, этот тоже». Видно, тот, кто сказал мне об этом, ошибся. Но ничего. Вот уже несколько лет я ищу его и найду, если только он не помер,вот уж было бы досадно!
Донья Соль с интересом прислушивалась к его рассказу. Оригинальная фигура этот Плюмитас. Нет, она неправа, какой уж там кролик!
Бандит нахмурился и замолчал, словно испугавшись, что наговорил лишнего.
— С вашего разрешения,— обратился он к матадору,— я пойду в конюшню, взгляну, как там кобылка. Пойдем, приятель?
Увидишь доброго коня.
Потахе, приняв приглашение, вышел вместе с ним из кухни.
Оставшись вдвоем с доньей Соль, Гальярдо высказал свое неудовольствие. Зачем она спустилась вниз? Этому человеку опаспо даже показываться на глаза, он злодей, люди боятся одного его имени.
Но донья Соль, очень довольная своим успехом, смеялась над страхами матадора. Ей разбойник показался славным человеком; народная фантазия сильно преувеличивает злодейства этого бедняги. А оп, оказывается, чуть ли не слуга ее семьи.
— Я себе представляла его другим, но, так или иначе, я рада, что увидела его. Надо будет дать ему денег, когда он соберется уходить. Какой оригинальный край! Какие типы! А как интересна эта охота за жандармом по всей Испании!.. Об этом можно было бы написать замечательный рассказ.
Служанки вытащили из пылающего очага две сковороды, распространяющие соблазнительный запах жареной колбасы.
— Завтракать, кабальеро! — закричал Насиональ, исполнявший обязанности мажордома на ферме своего маэстро.
Посреди кухни стоял большой, покрытый скатертью стол, на столе возвышались круглые хлебы и множество бутылок. На зов Насионаля появились Потахе, Плюмитас и несколько служащих фермы — управляющий, старший пастух и другие лица, пользующиеся доверием хозяина. Пока все усаживались на двух скамьях по обе стороны стола, Гальярдо нерешительно поглядывал па донью Соль. Ей бы следовало завтракать наверху, в комнатах. Но женщина, смеясь, уселась во главе большого стола. Ей нравилась сельская жизнь, а завтракать с этими людьми, наверное, будет очень интересно. Она рождена быть солдатом. И чисто мужским жестом она указала матадору его место за столом. Ее тонкие ноздри трепетали, вдыхая восхитительный запах колбасы. Чудесный завтрак. Как она голодна!
— Вот это хорошо,— нравоучительно произнес Плюмитас, оглядев стол.— Хозяева и слуги едят вместе, как в доброе старое время. Такое я вижу впервые.
И он сел рядом с пикадором, поставив карабин между колен.
— Подвинься-ка, парень,— сказал он, подтолкнув Потахе плечом.
Пикадор по-дружески ответил таким же толчком, и оба принялись толкать друг друга, хохоча во все горло и потешая своей грубой забавой всех сидящих за столом.
— А, проклятие! — воскликнул пикадор.— И чего ты держишь эту дрянь между колен? Направил прямо на меня; того и гляди случится несчастье!
Действительно, черное дуло карабина было повернуто в сторону пикадора.
— Да убери ты его, дьявол,— настаивал тот.— Неужели он тебе так уж нужен за едой?
— Пусть стоит. Не беспокойся,— коротко отрезал бандит и сразу помрачнел, словно не желая больше выслушивать никаких замечаний по этому поводу.
Он взял ложку, отломил большой кусок хлеба и, по правилам сельской вежливости, взглянул на остальных, чтобы убедиться, настало ли время приниматься за еду.
— Ваше здоровье, сеньоры!
Плюмитас набросился на огромное блюдо, поставленное в центре стола для него и двоих тореро. Другое такое же блюдо дымилось перед жителями фермы.
Проглотив несколько ложек, бандит, как бы устыдившись своей жадности, счел нужным объясниться:
— Со вчерашнего утра у меня ничего во рту не было, кроме хлебной корки да молока, которое мне дали пастухи. Приятного аппетита!
И он снова принялся за еду, усердно работая челюстями и только подмигивая в ответ на шутки Потахе, посмеивавшегося над его прожорливостью.
Пикадор уговаривал гостя выпить вина. Сам он, стесняясь маэстро, который запрещал ему напиваться, с тоской поглядывал па стоявшие рядом бутылки:
— Пей, Плюмитас. Сухая ложка рот дерет. Хлебни глоток.
И, прежде чем бандит последовал его приглашению, пикадор поспешно начал пить сам. Плюмитас лишь изредка, и то после долгих колебаний, прикасался к своему стакану. Он опасался вина и потерял к нему привычку. В открытом поле не всегда его найдешь. А кроме того, вино — злейший враг для человека, которому всегда нужно быть начеку и иметь ясную голову.
— Но здесь-то ты среди друзей,— настаивал пикадор.— Пойми, Плюмитас, в Севилье ты словно под покровом самой божьей матери макаренской. Никто тебя здесь не тронет... А если ненароком явятся жандармы, я встану рядом, возьму гаррочу, и от этих бродяг мокрое место останется. А хорошо бы стать лесным жителем!.. Меня туда всегда тянуло!
— Потахе! — раздался с другого конца стола предостерегающий голос Гальярдо. Он несколько опасался болтливости пикадора и его близкого соседства с бутылками.
Плюмитас выпил не много, но лицо его раскраснелось и синие глазки весело заблестели. Он сидел лицом к двери и со своего места мог видеть ворота фермы и часть пустынной дороги. Время от времени через дорогу переходила корова, свинья или коза. Достаточно было упасть их тени на желтую дорожную пыль, как Плюмитас вздрагивал, готовый бросить ложку и схватиться за ружье.
Беседуя с сотрапезниками, он ни на минуту не переставал следить за всем, что происходило вокруг. Он жил, ежечасно готовый к борьбе или к бегству; никогда не быть захваченным врасплох являлось для него делом чести.
После еды Потахе заставил его выпить еще один стакан, последний. Подперев рукой подбородок, Плюмитас молча уставился на дорогу, отяжелев от обильного завтрака, как удав, наевшийся до отвалу после долгого поста.
Гальярдо предложил ему гаванскую сигару.