Удерживая дверь богатырской спиной под нарастающим прибоем размеренных ударов, славный витязь обнаружил, что очутился в кромешной темноте. Но, втянув воздух ноздрями, он без труда определил, что это за место. В трех шагах перед собой нащупав посохом скользкую покатую поверхность, Нодаль точно подгадал между двумя ударами, с ревом сотрясавшими ему спину, и шагнул в сторону, освобождая дверь и закрыв телом свою драгоценную ношу. В тот же лум рев и треск слились воедино и добрая дюжина нодалевых преследователей с беспорядочными воплями, цепляясь друг за друга, отправились вниз по зловонному полукруглому желобу, предназначенному для спуска нечистот.
– Вы ступайте, а я там обойду, где почище, – сказал он, подтолкнув к желобу последнюю пару стражников, сумевших-таки задержаться в дверном проеме, и, не слушая их удаляющихся воплей, кинулся обратно в галерею.
Верхом на лучших гавардах Крианского царства встретили похитители царевны солнце нового дня. И пустившиеся вдогонку царские слуги отставали от них на два атрора. И расстояние это за целый день не сократилось ни на один керпит, а за ночь увеличилось во много раз. Затем солнце вновь поднялось на правом и, прокатившись над головой ушло за левое плечо царевича. И только тогда он и его не ведающие усталости спутники натянули поводья и сделали первый привал. На расстоянии трех керпитов от струившегося из-под земли ключа в мягких травах под сенью одинокого габаля Нодаль расстелил свой белый таранчовый плащ, и царевич бережно опустил на него прекрасную Шан Цот, все еще объятую беспробудной сладостной дремой.
– Теперь она в твоей власти, эта несверленная саора, о благородный Ур Фта, – сказал Нодаль, прикоснувшись к плечу царевича. – Прикажи – и вдвоем с почтенным наставником мы удалимся на положенное расстояние, чтобы стать на страже твоего покоя. А тем временем ты, как говорится, снимешь с девы все сорок сатьяр, осчастливишь ее несмертельною раной и свершишь предреченное талисманом, дабы назавтра увидеть рассвет…
– Сердцу моему отрадна твоя обо мне забота, любезный Нодаль, – отвечал Ур Фта, склонившийся над царевной. – Но я донельзя разгневан твоими словами. Не медля возьми их обратно! Или ты на самом деле решил, что царевич из рода айзурских дарратов способен ради сугубой корысти случиться с благородной царевной без свадебного обряда, наспех, в голой степи, даже не испросив ее согласия и любви, словом, уподобившись какому-нибудь ошалевшему порску, кидающемуся на самку в пору весенней течки?!
– Беру, беру свое слово обратно, о благороднейший из благородных. И да простит меня в сердце своем великодушный царевич за дикий мой нрав и недостаток вежества, столь явный в присутствии достойнейших всякой хвалы. Завершив наш поход, мы непременно войдем в неприступную Эсбу и огласим ее улицы веселым свадебным пиром.
– Это сбудется наяву, если мы не станем тратить время на пустые разговоры, подкрепимся на славу и как следует отдохнем, прежде чем вновь пуститься в дорогу, – сказал мудрый Кин Лакк. – Не следует ли разбудить царевну, чтобы она разделила нашу трапезу и тем поддержала свои телесные силы?
– Что до телесных сил, – возразил с улыбкой Нодаль, – то лучшего для них подкрепления, чем волшебный залидиолевый сон, просто не существует в Галагаре. Верно, тебе, наставник, не ведомы свойства чудесных набирских зерен, а я не однажды испытывал их на себе. Видишь улыбку, что играет на устах царевны? Прекрасная Шан Цот спит, и ее сновидения полны услад и восторгов. Она вкушает любимые яства, поглощает самые утонченные напитки из царских погребов, слушает небесные звуки стострунных крианских тантринов и упивается собранием желанных ее сердцу существ, торопливо исполняющих любое желание царевны. И хотя все эти призрачные события творятся только в безмерных владениях дурмана, они поддерживают в теле жизненный дух и освобождают любого от низменных нужд на несколько дней и ночей.
Покончив с трапезой, царевич положил между собой и царевной свой триострый цохларан, извлеченный из ножен, и мгновенно погрузился в сон. Неподалеку по другую сторону неохватного ствола векового габаля устроился Кин Лакк. Они с Нодалем условились попеременно стоять на страже, и Нодалю по жребию выпала первая половина ночи.
Как только его спутники пустились по волнам ровного дыхания, кромешная тьма обняла витязя на страже, и он ощутил во всем теле неодолимую теплую тяжесть. Но не привыкать было славному Нодалю бороться и с этой напастью. Скинув одежды, он омылся ключевою водой, затем извлек из-за пазухи пурпурный мешочек и, отсыпав часть его содержимого на ладонь, принялся натирать себе грудь и плечи. То был порошок, изготовленный из семян лестерца, называемый в Тсаарнии хуш-раш, или Черное Пламя.
Ветер усилился – и на небе вспыхнули звезды, будто угли ветром раздуло. Стиснув зубы, Нодаль стоял, запрокинув голову, и бормотал себе под нос какие-то страстные речи. Сна – как будто и не бывало.
Минула четверть ночи – и витязь в схватке с новым приливом сладкой сумрачной жажды потянулся было вновь к мешочку с ядреным хуш-рашем – как вдруг воздух наполнился шумом пугающих крыльев. Нодаль схватился за лук и выдернул из колчана стрелу, но в тот же лум руки его сами собой бессильно повисли. На нижние ветви габаля опустилась белоснежная степная сужица величиной в пол-агара, и вся она, словно изнутри, лучилась прекрасным радостным светом. Нодаль не приметил, как от ее крика пробудились Ур Фта и Кин Лакк. Меж тем, чудесная вестница сложила крылья и голосом, хрипотою напоминавшим голос последнего форла, быстро и отчетливо проговорила по-цлиянски:
С последними словами сужица развернула громадные крылья, взмыла над темною кроной габаля и растворилась в звездном небе.
Первым воцарившееся молчание прервал Нодаль.
– Что вы на это скажете, мудрый наставник и благородный царевич? Кажется, чудесная сужица принесла добрые вести?
– И добрые, и худые, как показалось мне, – отвечал Кин Лакк, – но можем ли мы вполне доверять словам таинственной птицы?
– Не сомневайся, учитель! – воскликнул царевич. – Правда, не все сужицы в Галагаре служат великому дварту Су Ану, зато нет ни одной, что служила бы его врагам.
– Ну что ж, в таком случае ясно: твоя родина, благородный Ур Фта, пока что вне опасности, хотя и ценою проливаемой братьями крови. Остается сожалеть лишь о том, что победа в битве под Фатаром будет добыта без нашего участия. Зато, если нам удастся осуществить свой замысел и повести Миргалию на Саркат, мы можем рассчитывать на подмогу и при благоприятном стечении обстоятельств соединимся с наступающим войском Син Ура…
– Беспощадный Кин Лакк уже заговорил о подмоге? – изумился царевич. – Разве мы не уговаривались накануне, что выиграем войну вдвоем?
– О, царевич, видит Фа Эль, мой воинственный пыл ничуть не угас! Но разве не противно полководческой мудрости – отказываться от содействия дружественных сил и рваться в бой наугад, доверяясь игре тщеславных стремлений? И разве мы по-прежнему вдвоем? Или ты забыл о славном Нодале? А может, считаешь, что нам должно отказаться от союза с ним?
– Ты прав, наставник, но если позволит благородный царевич, позволь и ты разъяснить, как я понимаю его тревогу.
– Говори, любезный витязь. Кто знает, быть может, мои тревоги понятны тебе более, нежели мне самому.
– Благодарю, великодушный Ур Фта. Я только хотел сказать наставнику Кин Лакку, что, соединившись с войсками непобедимого Син Ура, тебе, царевич, нелегко будет проявлять собственную волю в походе и в битве, волю арфанга, не так ли?
– Да, это так. Ты заглянул мне в самую душу, быстроумный Нодаль. Я готов подчиниться царю, но только после того, как докажу несправедливость слов, сказанных им на военном совете. Только после того, как во главе с собственным войском стяжаю победу хотя бы в одной великой битве!