К 14 сентября 1-я армия отошла к Среднему Неману, потеряв более 30 тысяч человек убитыми, ранеными и пленными, а также 180 орудий. Германские потери составили порядка 25 тысяч человек. Хотя 1-я армия и отошла, германский план её окружения и уничтожения не удался, благодаря своевременному решению Ренненкампфа об отступлении и упорству арьергардных корпусов. Армия была просто выдавлена из Восточной Пруссии. Она заняла оборону на Немане, то есть там же, где и располагалась накануне войны.
Весь месяц полк Павловского не выходил из боёв, потеряв треть личного состава и половину офицеров. Гусары упорно бились в арьергарде, прикрывая отходившие к Неману войска, вели разведку в ближнем немецком тылу, по ночам нападали на вражеские обозы, сеяли панику в рядах германских войск, помогали сапёрам минировать коммуникации, мосты и переправы. Подойдя к Неману, полк получил приказ охранять предмостное укрепление в районе переправы, дождаться перехода последних пехотных и артиллерийских полков, тыловых частей и обозов на русский берег, и только затем переправиться самому.
Однажды командир полка приказал Павловскому со своим взводом провести разведку берега к северу от переправы и выяснить, не вышли ли к реке передовые части немцев. Изрядно поредевший за время боёв взвод в составе восемнадцати гусар стал тщательно обследовать прибрежные заросли и вскоре обнаружил шестипушечную батарею немцев, подошедшую к берегу. Артиллеристы только выпрягли мощных першеронов из передков и неспешно устанавливали орудия, явно намереваясь ударить по переправе, разрушить её, дав возможность своим кавалеристам и пехоте захватить в плен оставшихся на этом берегу русских с их обозами и артиллерией.
Павловский собрал отделенных в небольшой ложбинке, укрытой кустами сирени, и, не отрываясь от бинокля, спросил:
— Какие будут соображения, господа унтер-офицеры?
Отделенные переглянулись и кивнули недавно произведённому в фельдфебели Федулину. Тот пододвинулся вплотную к командиру и зашептал:
— Так что, вашбродь, кумекаем мы, немца надобно от орудий отогнать. Кого шашками посечь, а офицеров, ясное дело, в плен взять. Одно отделение опосля послать на разведку: идут ли германцы к переправе, и далёко ли они. А два других отделения тем временем развернут орудия супротив германцев и будут ждать разведку с координатами. А потом как вжахнем по супостатам!
Павловский и без отделенных уже решил именно так и поступить, но всё же хотел перепроверить свой выбор. Толкнув локтём в бок фельдфебеля, он улыбнулся и также шёпотом сказал:
— Молодец Федулин! Ну а кто же палить из орудий-то будет? Кто из вас их наводить умеет, с прицелом обращаться? Я, брат, тому не обучен.
Федулин минутку помолчав, ответил:
— Так что, вашбродь, не извольте беспокоиться. Я ведь, прежде чем в гусары попасть, службу канониром начинал в гаубичной батарее. А как барабанная перепонка в правом ухе моём лопнула, дурень был, забыл рот открыть при стрельбе, так меня в гусары и направили. И ещё ефрейтор Харин из второго отделения наводить могет, тоже бывший канонир. Так что вжахнем мы по германцу за милу душу!
На том и порешили. Гусары в конном строю вырвались из лощины, стали окружать батарею. Немцы, перепуганные неожиданной и решительной атакой русских, бросили пушки, покидали ранцы, а кто и винтовки, и, сгрудившись вокруг офицеров, помчались к ближайшей рощице.
Гусары окружили бежавших и не оказавших сопротивление немцев и начали хладнокровно вырубать их шашками. Федулин со своим отделением отжал от остальных группу немецких офицеров, погнал их обратно к орудиям.
Павловский от многих и в училище, и здесь, на фронте, слышал, что впервые зарубить живого человека очень трудно. У одних рука не поднимается, другие, размахнувшись, в самый последний момент резко ослабляют удар, третьи, зарубив врага, мучаются совестью, по ночам кричат, видят кошмары. Ничего подобного он не испытал. С оттяжкой, как учили, рубанул первого немца по шее, а тот, обливаясь кровью, хлеставшей из сонной артерии, ещё продолжал бежать по инерции. Другой, обер-фельдфебель, с перекошенным от ужаса лицом обернулся, встал на колено, стал целиться из винтовки в Павловского. Корнет бросил коня влево, увернулся от выстрела и со злостью обрушил клинок на спину стрелявшего. Немец даже не упал. Оперевшись на винтовку, так и умер на одном колене.