Этой же ночью полетели шифротелеграммы в губернский и уездные отделы ГПУ, начались аресты. Только-только нарождавшиеся в Новгородской губернии центры савинковского Народного союза защиты Родины и свободы были ликвидированы на корню.
Об одном умолчал прапорщик, спасая тем Павловского и офицеров отряда: он не поведал чекистам о том, что уездный Демянск вскоре будет захвачен и разграблен.
13
В субботу, 8 июля, старший милиционер Иван Бурнашов вернулся домой с суточного дежурства к обеду. Жена Степанида, крепко сбитая шустрая баба лет тридцати пяти, накормила его свежесваренными щами на курином бульоне, варёной курицей из щей с зелёным луком и душистым домашним хлебом. Детишек, двух пацанов девяти и семи лет и пятилетнюю дочурку заранее сплавила к бабке, своей матери, жившей неподалёку, чтобы дать отцу хорошенько выспаться после дежурства, а сама ушла в огород полоть свеклу, морковь и капусту.
Иван после обеда намеревался сразу завалиться спать. Вроде и дежурство прошло спокойно, лишь ночью пришлось угомонить подвыпившую в шинке молодёжь, да оштрафовать двух приехавших на воскресное торжище сельчан за неубранные на улице лепёшки, оставленные ихними лошадками. Но напряжение сказывалось: в пятницу начальник уездной милиции провёл инструктаж, предупредил о возможности появления в уезде и городе пришедшей из Псковской губернии банды некого полковника Павловского, лютого врага советской власти, настоящего головореза. Велено было повысить бдительность, поглядывать по сторонам и, если что, немедленно докладывать ему либо в уездный отдел ГПУ. Вот и крутился всю ночь Бурнашов на своём участке, что уж на сковородке, оглядывая в светлую июльскую ночь все закоулки восточной части Демянска, прислушиваясь, не стучат ли по сжарившемуся в июльском пекле тракту конские копыта, не палят ли где из ружей, не орут ли бабы. Слава богу, ночь прошла относительно спокойно.
Иван разделся, во дворе окатил себя двумя вёдрами холодной колодезной воды, утёрся чистым рушником, неспешно перекурил, отправился спать. Долго ворочался, от духоты никак было не уснуть, в раскрытое окно кроме мух никакая свежесть не проникала. Уяснив, что не уснёт, поднялся с постели, натянул старые домашние штаны, босиком отправился во двор, прихватив с собой кавалерийский карабин, два револьвера «наган», чистую тряпицу и баночку оружейного масла. Усевшись в тени под старой рябиной, Иван стал основательно чистить и так сверкавшее от постоянного ухода оружие. Он был солдатом, а у хорошего солдата оружие всегда должно быть готово к бою.
В Демянске Бурнашова уважали, он был отменным печником, клал любые печи, что русские на пол-избы, что голландки, что банные. Всё хотел камин сложить, так кому в маленьком Демянске такое чудо нужно, от которого зимой тепла, что с козла молока. Шесть лет оттрубил он на фронтах Первой мировой и Гражданской, четырежды был ранен, но, слава богу, калекой не стал и в свои без малого сорок лет оставался крепким и выносливым мужиком. В Гражданскую воевал конным разведчиком, награждён был именным револьвером самим Белой Куном. Сволочью он, этот Кун, был порядочной, вспоминал Иван, душегубом самым настоящим был мадьярский коммунист-интернационалист. Скольких людей ни за что ни про что отправил на тот свет! Но что было делать? Война шла Гражданская, самая паршивая из войн.
Демобилизовался Бурнашов в декабре двадцатого после очередного ранения — и сразу домой, в Демянск. Жили они со Степанидой по любви, старшего зачали ещё до войны, а двух, когда по ранению в отпуск приезжал. Поначалу Иван увлечённо окунулся в работу, заказов в ту зиму было хоть завались. Жили в достатке, за работу платили кто обесценёнными деньгами, а кто мясом, салом, яйцами… Да и в своём хозяйстве коровка имелась, птица всякая, трёх поросят держали, кормились плодами огорода и сада. Кроме того, Иван не пил. По праздникам или там на поминках выпивал слегка, но к этому делу его не тянуло вовсе.
Одним словом, не бедствовали, как многие. Но год назад, как раз в июле, вызвали Ивана к уездному военкому, а там и начальник уездной милиции находился, и вручил военком бывшему разведчику мобпредписание, на основании которого разведчик этот мобилизовывался из резерва и поступал в распоряжение уездной милиции на должность старшего участкового милиционера. Денежное довольствие положили такое, что Ивану даже жене было стыдно признаться, его едва хватало на бутылку льняного масла в месяц. Правда, в год бесплатно выделяли 8 кубометров дров, на три года — казённые кирзовые сапоги и красноармейский комплект из хлопчатобумажных гимнастёрки и штанов, пять метров фланельки для портянок, пять метров вафельной ткани и форменную фуражку с красной звездой. Так что Бурнашов ходил, считай, ещё в новом, годовалом обмундировании. В месячный продпаёк входил ржаной печёный хлеб, который ежедневно по удостоверению можно было получать в городской пекарне, 200 граммов сала, 200 граммов сахара, четыре селёдки, две пачки махорки и кусок мыла. В реальности же за год сахар, сало и мыло не выдавали ни разу, объясняя их отсутствием не только на складе уездного отдела продовольствия, но и в губернии. Но Иван не горевал, когда приходилось дежурить суточно, следующие сутки отдыхал и работал по хозяйству, а на следующие сутки клал печи. Начальство на эти нэпманские штучки милиционера закрывало глаза. Так и жили.