Оружие Иван любил. Когда ему в милиции выдали кавалерийский карабин образца 1891 года и старый револьвер «наган», он был изумлён безобразным состоянием оружия, покрытого пятнами ржавчины. Первым делом разобрал карабин и все металлические части на ночь замочил в керосине, туда же отправил и казённый револьвер. Вскоре всё сияло, как новое. Винтовочные и револьверные патроны имелись в достатке. В милиции-то их выдавали поштучно, но в начале мая он разжился боеприпасами впрок. Тогда вместе с прибывшими из губернии оперативниками они брали хазу московского вора в законе, обосновавшегося на время, для отстоя, у них в Демянске. Иван проводил обыск в подвале, где обнаружил целый арсенал оружия и залежи боеприпасов. Он все оружие актировал, а из несметных запасов патронов отщипнул для себя три цинковых ящика винтовочных патронов и пятнадцать коробок револьверных. Советская власть не пострадала.
Когда Иван закончил чистку оружия и собрал карабин, услышал, как из-за забора его окликнул сосед, Матвей Кузякин.
— Ваня, — кричал сосед, — а Ваня! Ходь сюды! Шагай, покурим, побалакаем, пока бабы чего на нас сдуру не повесили.
Кузякин после демобилизации брал подряды на сенокос, имел лошадку и надёжную, произведённую ещё до войны в Ростове-на-Дону, механическую сенокосилку. Тем и кормился, обкашивая по заказам луга и заливные пойменные берега Явони и двух озёр близ Демянска. Работа хоть и сезонная, но кормила целый год. Иван недолюбливал соседа за его длинный язык, желчный и завистливый характер. Но сосед есть сосед, с соседями нужно жить мирно и друг другу помогать.
Во дворе у Кузякина на лавке из наструганной доски в тени разлапистого вяза в исподнем сидел хозяин и его племяш, Сенька Рыжий, здоровенный детина с нечесаной огненной копной на голове. Пред ними на ящике красовались бутыль мутного самогона и пучок зелёного лука.
— Давай, Ваня, выпей чуток с нами, — сосед подал полный стакан самогонки.
— Нет, брат-сосед, спасибо, не могу в такую жару употреблять. Не обижайся, худо мне будет, еще с войны, как германская пуля в пузо угодила, в жару пить не могу.
— Да и ладно, — не обиделся Кузякин, — а мы с племяшом выпьем, правильно я говорю, Сеня?
Племяш согласно кивнул, и они дружно опрокинули стаканы. Втроём закурили.
— Што, Ваня, интересного поведаешь? — с нескрываемой иронией спросил Кузякин. — Ты у нас власть, должон знать всех больше.
Бурнашов пожал плечами, что, мол, тебя интересует, нового-то и нет ничего особенного.
— Вот ты нам скажи, сосед, взаправду власть собирается заместо продналога вводить налог деньгами, иль врут людишки?
Иван знал от начальства и из газет, плохо собирался налог продуктами, в одних губерниях засуха, в других хлеба от дождей вымокнут, где заморозки урожай побьют, где мор нападёт на скот или птицу… Да что в губерниях, у них у самих в губернии в разных уездах разный климат. В южном Демянском уезде еще ничего, а возьми северо-восточный Боровичский, у них там каждый год в июне заморозки. Вот и решили в Кремле ввести с будущего года единый денежный налог. Крестьянству он более выгоден, ему самому будет решать, что продать на рынке, а что в хозяйстве оставить, приберечь до весны. Примерно так и ответил Иван на соседский вопрос.
— Ишь, коммуняки чего удумали, — злобно прошипел Кузякин, — намерились трудовое крестьянство деньгой удавить. Где ж, скажи, Ваня, нам столько денег заработать, чтоб с ентой властью рассчитаться? Совсем ведь удушат, душегубы, а, Ваня? — И тут же сменил тему. — А скажи, сосед, правду люди бают, будто на губернию из-за кордона несметная сила белая идёт? Будто армия целая уже Холм и Псков взяла, а на Демянск генералы конную дивизию направили, со дня на день подойти должна?