Судьба нередко сводила нас вместе, и наши отношения складывались весьма... я бы сказал, странно. Считается, будто я сильно к нему привязан, но это ложь. В моей жизни сплошь и рядом обман. Не знаю, смогу ли я простить его – ведь он похитил меня, приволок в далекую галльскую рощу, где древний вампир, страшно обожженный, но мнивший себя Богом Рощи, дал мне Темную Кровь.
Мариус прервал рассказ.
– Понимаешь, о чем я? – спросил он.
– Да, – кивнул Торн. – Я помню те рощи и перешептывания сородичей о богах, что когда-то там обитали. Ты говоришь, что в священной роще жил Тот, Кто Пьет Кровь.
Мариус кивнул и продолжил:
– «Отправляйся в Египет, – наказал мне обгоревший Бог Рощи, – и найди Мать. Узнай, кто наслал на нас ужасный огонь, почему мы все сгорели».
– А Мать, – догадался Торн, – оказалась той самой темной царицей, что несла в себе Священную Сущность.
– Да. – Мариус обратил на Торна безмятежный взгляд голубых глаз. – Конечно же, она оказалась той самой темной царицей.
Но в те времена, о которых я рассказываю, два тысячелетия тому назад, неподвижная и немая, она казалась несчастнейшей из жертв. Ей и ее супругу Энкилу было четыре тысячи лет. Она, несомненно, обладала Священной Сущностью, ибо, когда отчаявшийся древний вампир оставил царя и царицу под палящими лучами ярко светившего над пустыней солнца, смертоносный огонь добрался до каждого из тех, кто пьет кровь.
Мучения ожидали всех, как бы они себя ни называли: боги, создания ночи, ламии... В пламени погибли очень и очень многие. Но не все. Те, кто выжил, потемнели и испытывали невыносимые страдания. Старейшие пострадали меньше всего, самые молодые превратились в пепел.
А что же сделали Священные Прародители – так их положено называть, – когда встало солнце? Да ничего. Старейший изрядно обгорел, стараясь заставить их пробудиться, заговорить или укрыться в убежище, а вечером обнаружил обоих по-прежнему безразличными и недвижимыми. Опасаясь новых страданий, он вернул их в погруженные во тьму покои, на самом деле представлявшие собой убогую камеру в подземной тюрьме.
Мариус замолчал. Повисла звенящая тишина – должно быть, воспоминания оказались для него слишком тяжелыми.
;Он смотрел на пламя, исполнявшее свой вечный трепетный танец.
– Пожалуйста, продолжай, – взмолился Торн. – Значит, ты нашел ту царицу, увидел ее собственными глазами?
– Нашел, – подтвердил Мариус серьезно, но без горечи. – Я стал ее хранителем. «Увези нас из Египта, Мариус», – безмолвно просила она, не шевеля губами, – с помощью, как ты выражаешься, Торн, Мысленного дара.
В общем, я увез царицу вместе с ее возлюбленным Энкилом и две тысячи лет заботился о них – неподвижных и бессловесных, как статуи, – оберегал от любых опасностей.
Я укрывал их в особом святилище. Они стали моей жизнью, моим священным долгом.
Я приносил им цветы и воскурял благовония. Менял им одежду. Я стирал пыль с безжизненных лиц. И все это время хранил место их пребывания в тайне, не позволяя приблизиться к ним никому, дабы ни один вампир не смог испить Могущественной Крови Матери и Отца или даже попытаться похитить их.
Мариус не сводил глаз с огня, но мускулы шеи непроизвольно напряглись и на гладких висках на секунду проступили вены.
– Все это время, – продолжал он, – я любил то божественное создание, которое ты справедливо назвал темной царицей. Наверное, это и есть самая главная ложь моей жизни. Я любил ее.
– Как можно не полюбить такое существо? – спросил Торн. – Даже сквозь сон я разглядел ее лицо. И ощутил скрытую в ней тайну. Темная царица... Да, я на себе испытал ее чары. А безмолвие... Быть может, таково было предначертание высших сил. Наверное, когда она ожила, тебе показалось, что проклятие снято и она наконец стала свободной.
Эти слова произвели на Мариуса странное впечатление. Он бросил холодный взгляд на Торна и снова повернулся к огню.
– Прости, если я что-то не то сказал, – сказал Торн. – Я просто стараюсь понять.
– Да, она была все равно что богиня, – подтвердил Мариус. – Я считал ее богиней и мечтал о ней, хотя убеждал и себя, и остальных в обратном. Так и плелась моя паутина обмана.
– Неужели нужно перед первым встречным признаваться в своей любви? – тихо спросил Торн. – Разве нельзя иметь свои секреты?
С глухой болью в сердце вспомнил он о создательнице. И при этом даже не пытался скрыть свои мысли от Мариуса. Торн вновь увидел ее сидящей в пещере, на фоне ярко пылающего пламени. Она выдергивала из головы волос за волосом, наматывала их на веретено и свивала в нити. Кровавые ободки вокруг глаз были особенно заметны...
Он прогнал воспоминания прочь, запрятал их поглубже в сердце. И посмотрел на Мариуса.
Но тот так и не ответил на его вопрос.
Торна охватило волнение. Он понимал, что лучше помолчать и дать Мариусу возможность выговориться. Но на языке вертелись вопросы.
– Как же произошло такое несчастье? – спросил Торн. – Почему темная царица встала со своего трона? Неужели ее разбудили песни вампира Лестата? Я видел, как он, притворяясь человеком, танцует перед смертными. И даже улыбнулся во сне, глядя, как спокойно чувствует он себя в современном мире: люди не желают верить своим глазам и веселятся под его музыку.
– Именно так все и было, друг мой, – сказал Мариус. – По крайней мере в отношении людей. А она... Да, песни тоже помогли ей очнуться от сна.
Не следует забывать, что она прожила в тишине несколько тысяч лет. Цветы и благовония я предоставлял ей в изобилии. Но музыку... Никогда. Только современный мир дал ей такую возможность, и песни Лестата ворвались прямо в тот зал, где сидела царица, окутанная мерцающими одеяниями. Причем музыка будила ее не один раз, а целых два.
Первое пробуждение потрясло меня не меньше, чем второе, хотя тогда все быстро вернулось на круги своя. Оно случилось двести лет назад на одном из маленьких островков в Эгейском море. Мне следовало извлечь для себя хороший урок. Если бы не моя гордыня...
– Но что же все-таки произошло?
– Лестат, в то время еще относительно молодой вампир, услышав обо мне, решил со мной встретиться. Его намерения были чисты. Он хотел, чтобы я поделился с ним знаниями, и искал меня по всему миру. В конце концов наступил момент, когда он ослаб и дар бессмертия превратился для него в тягостное бремя. Он готов был покинуть мир и скрыться под землей. Вспомни, как сам ты ушел в северные земли и уснул во льдах.
Я привез его к себе. Мы долго беседовали – так же, как сейчас с тобой. Но что-то произошло, и у меня вдруг возникло любопытное ощущение: я испытал прилив глубокой привязанности к Лестату и непреодолимое желание довериться ему.
Несмотря на свою молодость, он отнюдь не был наивным невеждой. И оказался идеальным слушателем. Когда я брал на себя роль учителя, он не возражал и воспринимал это как должное. Мне отчаянно захотелось раскрыть ему секрет наших царя и царицы, поведать свои самые сокровенные тайны.
С тех пор как я делился ими с кем-либо, прошло целое столетие, и все эти долгие годы я провел в одиночестве среди смертных. Быть может, поэтому Лестат в своей беззаветной преданности показался мне достойным доверия.
Я проводил его в подземное святилище, открыл дверь и показал две сидящие фигуры.
В первые секунды он решил, что Мать и Отец – просто статуи, но вскоре понял, что они живые, что они такие же, как мы, только гораздо древнее. А главное, он увидел в них собственное будущее – то, что ждет впереди всех тех из нас, кому доведется провести в этом мире несколько тысячелетий.
Устрашающее открытие. Даже глядя на меня, юным вампирам непросто смириться с тем, что со временем и их тела станут такими же твердыми, а кожа – такой же бледной. Мать и Отец поистине внушали ужас – не удивительно, что Лестат перепугался.