Вместо этого они превратили его в харчевню.
Разработанная Анклавом инфекция, та самая, которую обнаружила Глори, и с проявлениями симптомов которой я столкнулась в лице Тамблвид и того семейства фермеров, нашла путь и в Стойло Девять Девять. Смотрительница, которую я считала погибшей, очевидно, стала одной из первых её жертв. Сейчас она гарцевала за бронированным окном своего кабинета, и её безумный гогот, разносящийся по интеркому, становился всё громче и громче. Ноги этой психопатки покрывали кровоточащие язвы и следы укусов, а окровавленные губы изгибались в восторженной ухмылке.
Мой дом стал сущим кошмаром. Популяция Стойла Девять Девять насчитывала пять сотен пони, и теперь из-за одной бактерии треть известного населения Хуффингтона превратилась в толпу убийц-психопатов. Хуже того, это были физически здоровые, вооружённые, организованные и неплохо обученные психопаты. Обладая обширным арсеналом Стойла, они безо всякой опаски нападали на близлежащие поселения и караваны.
С того самого дня, как покинула Стойло, я стремилась найти свою добродетель. Было ли это обострённое чувство справедливости? Отвага? Настойчивость? Идиотизм? Я сражалась против Пустоши столь неистово, что та воплотилась в галлюцинацию, которая, похоже, стремилась довести меня до отчаяния, раз за разом обрушивая на мою голову новые испытания. Хотя, возможно, Крупье пытался вовсе не сломить меня, а всего лишь донести простую истину:
Моя добродетель — смерть.
И знаете что? Если Пустоши нужен палач… то я стану этим ёбаным палачом.
* * *
Нет в мире таких слов, что я могла бы сейчас сказать. Нет песен, что я могла бы спеть. И никакого спасения от вида отрубленной головы моей матери, насаженной на кол в центре атриума. Из коридоров, выходящих в этот огромный сводчатый зал, с гиканьем и безумным хохотом хлынули пони, которых я знала всю свою жизнь. Одетые в униформы охранниц, покрытые чёрно-рыжими струпьями засохшей крови и украшенные шипами, кусками железа, обрубками копыт, крюками, цепями и прочими жуткими орудиями и трофеями. Невозможно было не учуять источаемую ими металлическую вонь и приторно-сладкий запах разлагающейся плоти.
При себе у меня было два десятимиллиметровых пистолета-пулемёта, расстреливающих свои тридцатизарядные магазины со скоростью десять выстрелов в секунду. Оба вылетели из моих сумок, едва только рейдеры бросились на меня, улюлюкая от восторга. Первой, кого я увидела, была Дьюдроп. Милая, спокойная и профессиональная пони из утренней смены. Сейчас её губы были перемазаны в крови, а из уголка рта свисал застрявший меж зубов кусок мяса. За три секунды я выпустила по ней и следующим по её пятам пони все шестьдесят патронов.
Ни одна из них не упала.
Ну разумеется, ни одна не упала. Точность стрельбы у ПП просто отвратительная, к тому же нападавшие не были теми истощёнными и ослабленными обитателями Пустоши, с которыми я привыкла иметь дело. Это были крепкие и здоровые пони в бронежилетах, имевшие доступ к Мед-Икс, Баку и прочим препаратам, что мы хранили на случай ЧП. Отщёлкнув опустевшие магазины и вставив на их место новые, я скользнула в З.П.С. Теперь я могла разглядеть каждый дюйм лица Дьюдроп, её фиолетовые, суженные до размеров булавочной головки зрачки, окружённые болезненно-жёлтой склерой. Моё магически замедленное зрение позволило в деталях рассмотреть всё, что произошло дальше.
Первые шесть пуль покрыли забрало её шлема паутиной из трещин.
Следующие шесть разнесли его на множество изломанных зазубренных полимерных осколков.
Ещё шесть, и лицо кобылки, которая забавляла всех, балансируя на носу сразу тремя вафлями, превратилось в клубничное желе.
Последние шесть, и я наблюдаю, как то, что осталось от её головы, отрывается от шеи и падает к моим копытам, а обезглавленное тело валится на пол, словно тряпичная кукла.
«Прощай, Дьюдроп».
— Блекджек, вернись, — прошелестел голос Лакуны у меня в голове, когда время возобновило свой бег, и я выпустила оставшиеся патроны в сторону Шаффл и Праймер. Картечь из дробовиков охранниц застучала по моей броне, когда я рванула в их сторону, на ходу выбрасывая дымящиеся обоймы и левитируя из своих сумок свежие. Горячий свинец впивался в мой бронежилет, швыряя меня из стороны в сторону. Но я больше не обращала внимания на боль и крики друзей, полностью отдавшись во власть своей ярости, что вела меня теперь, слагая свою жуткую поэзию.
Пони, пони, отзвук гнева,
Порождение Стойла чрева.
Чьи копыта, чей же рог,
Создать твой страшный облик смог
[7]
?
Праймер пошатнулась, когда очередью ей раздробило и чуть не оторвало передние ноги, но всё же продолжила надвигаться на меня. Шаффл маячила где-то позади, не переставая проверять на прочность мой бронежилет. Я почувствовала, как протестующе застонали мои кости, когда я встала на дыбы, встречая Праймер лицом к лицу. Мы сцепились, и кобыла, которая в свое время и научила меня обращаться с огнестрельным оружием, повернула голову, нацеливая свой автоматический пистолет мне в лицо. Её подёрнутые желтизной голубые глаза расширились и засияли в радостном возбуждении, когда раскалённое дуло пистолета упёрлось мне в щёку.
Я приставила дымящиеся стволы своих ПП к груди Праймер и без колебаний всадила в неё весь остававшийся в них боезапас. Пони повисла на мне и клацнула зубами в последней отчаянной попытке нажать на курок, рассчитывая прихватить меня с собой. Затем жизнь покинула её, и, отбросив опустевшие ПП, я подхватила пистолет, выпавший из ослабевших челюстей той, которая учила меня не тратить боеприпасы понапрасну.
Мёртвых городов унынием
Дух твой сломлен был так сильно?
Или тем, как ты страдала
Ради жизней, что спасала?
Я успела развернуться, пока Шаффл перезаряжала свой дробовик. Жёлтая единорожка всегда неуклюже обращалась с патронами, и безумие отнюдь не прибавило ей ловкости. Она и раньше была куда искуснее на танцполе, чем на стрельбище. Когда я бросилась в атаку, Шаффл разразилась пронзительным смехом, забрызгивая изнутри забрало розовой слюной. Она, наконец, закончила свою возню с патронами, но моя магия уже подхватила шлем Росинки и швырнула окровавленные ошмётки её головы в лицо жёлтой единорожке. Шаффл завопила и принялась бездумно палить вслепую, одновременно пытаясь копытами приподнять заляпанное забрало своего шлема. Наконец, ей это удалось…
…И она оторопело уставилась на ствол моего оружия, нацеленный ей прямо в глаз. Затем я выстрелила, одной пулей оборвав жизненный путь потрясающей танцовщицы. Праймер могла бы мною гордиться.
Какие друзья и какая любовь
Сердце твоё возродить смогут вновь?
Что за печаль твою душу терзает,
Горькой слезою глаза наполняя?
Мои друзья, сражавшиеся позади, изо всех сил пытались докричаться до меня, но их голоса казались мне сейчас такими далёкими и призрачными. Прибывало всё больше пони. Приятели. Знакомые. Соперники. Пони, с которыми я была едва знакома и узнавала лишь потому, что когда-то мы вместе ели в кафетерии или сталкивались время от времени в коридорах. З.П.С. перезарядился и я скользнула в него, чтобы всадить три патрона в кобылу, которая, как мне помнилось, работала на раздаче в кафетерии в вечернюю смену и всегда умудрялась подсыпать мне чуть больше сахара, чем предусматривал рацион. Она задёргалась под ударами пуль, и за мгновение до того, как горло этой пони взорвалось фонтаном крови, в её широко раскрытых глазах появилось выражение чистого изумления.
Пони становилось всё больше. Они прибегали, безумно хохоча и выкрикивая непристойности; знакомые черты их лиц перекосились, превращаясь в карикатуры на тех пони, которых я когда-то знала. Непрестанно хихикая, они наступали на меня со всех сторон со злобными гримасами на окровавленных лицах. Краем сознания я ощущала, как под моей бронёй растекается кровь, но уже не придавала этому значения. Также, как игнорировала крики своих друзей, безумный шёпот в голове или тасующиеся карты на задворках сознания. Меня ждали пять сотен пони, которых необходимо убить.