— До свидания, дорогой, — сказал, провожая его. — Спасибо за девушку. Красивая такая очень. Не беспокойся, проблем не будет.
На уме у него явно был только секс. Что же тогда?
Лифт открылся. Неяркая лампочка, надписи, сделанные маркерами — в противовес нетронутым стенам в подъезде, запах сигаретного дыма. Марк решил подняться по лестнице.
Перескакивая через ступеньки, влетел на четвертый этаж, подошел к хлипкой двери съемной квартиры, длинно позвонил. За дверью стояла тишина. Он почувствовал, как гладкое яйцо беспокойства изнутри разбил своим клювом страх. Позвонив еще раз, Марк достал ИЖ. Подергал ручку двери. Заперто. Но дверь хлипкая и открывается вовнутрь. Он отошел на пару метров и с разбегу врезался в дверь плечом. Дверь затрещала, но выдержала. Понадобился второй удар.
Держа в правой руке пистолет, Марк толкнул дверь и вошел в квартиру. В коридоре и в обеих комнатах горел свет. И чем-то пахло, резко и знакомо.
Он вспомнил. Так пахло в служебном тире. Порохом.
В крови тигром бился адреналин.
— Алька! — позвал Марк.
В ближайшей комнате никого не было.
На пороге второй комнаты, уже почувствовав примешивающийся тяжелый запах свежей крови, он замер и опустил травматику. Вдруг услышал, как кто-то в комнате скребется, и, не раздумывая, вошел.
Там было замкнутое пространство, заполненное смертью.
Самым страшным воспоминанием его детства был не развод отца с матерью и не умерший от сердечного приступа прямо во время семейного торжества дядя Иван. Самое страшное случилось, когда ему было восемь или девять лет. Он с родителями жил тогда на Дальнем Востоке. Одним солнечным сентябрьским днем дед Андрей, работавший инспектором в Рыбнадзоре, взял его с собой на Уссури. Около часа они поднимались против течения на казенной моторной лодке. Вокруг были рыжие берега, прозрачный воздух и кета, плещущаяся в холодной воде. Марк опускал руку в воду, ощущая струи воды, бившие в ладонь. Видевший это дед беззлобно покрикивал на него.
— Сейчас щука цапнет за палец, — посмеиваясь, пугал он внука.
Они свернули на неширокую, метров пять от берега до берега, притоку, проплыли с полкилометра и выбрались на землю — дальше были перекаты, и пройти на лодке было нельзя. Дед цепью приковал моторку к толстому дереву, закинул на плечо двуствольное ружье и зашагал по еле видной тропинке вдоль Серебряной — так называлась речка. Марк еле успевал за ним. В Серебряной показывала черную горбатую спину кета, непостижимым инстинктом, который потом назовут хоумингом, ведомая на нерест; под ногами шуршали опавшие листья, дед, весело покряхтывая, указывал Марку на грибы по сторонам от тропинки — все было хорошо. Пока они не выбрались на небольшую полянку, с которой с жужжанием внезапно поднялся рой осенних мух. Дед Андрей, которого через несколько лет за три месяца сглодает рак желудка, грязно заругался. Марк выглянул из-за его широкой спины и почувствовал тошноту. Вся поляна была покрыта выпотрошенными рыбьими тушками. Кета — с лилово-малиновыми полосами на боках, с длинными челюстями. Со вспоротыми животами и остекленевшими глазами, с растопорщеными в агонии жабрами, там и сям измазанная остатками красной икры, потоптанная ногами и покрытая мухами; сотня или две мертвых рыб, попавшихся в сети браконьеров. Эта поляна еще долго потом снилась Марку. А в тот момент его согнуло пополам, и он стал извергать из себя почти переваренные остатки завтрака пополам со слезами, хлынувшими как из крана. Дед положил ему на плечо руку и говорил:
— Ничего — ничего, пацан. Все в порядке. А этих сволочей я найду.
Сейчас, когда он глядел на кровавые брызги на линолеуме и на бледных обоях с выгоревшим тусклым узором, успокоить его было некому. Хуже всего, что он чувствовал начало приступа. Неожиданного, как всегда. Голову заволокло туманом, грудь будто бы сдавило тисками.
В приглушенном свете он увидел кавказца, который навзничь лежал посреди комнаты. Голый, с телом, покрытым густыми волосами и детородным органом, свалившимся набок. Пуля попала ему в шею и, судя по всему, задела наружную сонную артерию. Плохая смерть, жизнь уходила с фонтаном бьющей крови. Темно-алая лужа у тела, забрызганная мебель. Трехстворчатый шкаф, в полировке которого отражалась люстра «под хрусталь». Включенный торшер с пожелтевшим абажуром. Старый будильник «Янтарь», щелканье секундной стрелки которого Марк принял за живые звуки. Советский дизайн, усовершенствованный Джеком Потрошителем.