— В общем, — пробормотал Мориц, продолжая свои мысли вслух, — человек, которого мы оставили за молитвами, дал ей бесконечно больше, чем мой отец, и он ничего не получил взамен...
— Глубокую нежность! — ответила Амалия. — А может быть, Аврора полюбила его? Духовно, конечно, потому что ни о чем другом не могло быть и речи!
— Как вы можете быть в этом уверены? И почему? Канонисса — это ведь не кармелитка: она не обязана давать обет целомудрия!
— В случае с твоей матерью — могу! Или, скорее, природа так решила за нее.
— Как это?
— Твое рождение нанесло непоправимый урон ее здоровью. Физическая любовь стала для нее страданием. О, она была слишком красивой, чтобы не оказалось претендентов на ее руку! Но Аврора вежливо отказала двум князьям и одному герцогу. К тому же твой отец, вечно подталкиваемый этим Флемингом, тоже выразил недовольство по этому поводу.
— Ах, этот Флеминг! Я хочу знать, что он имел против.
— Это худший из грехов для человека подобного склада: она отказала ему еще до того, как ты пришел в этот мир. С того самого момента он вас ненавидел — тебя и ее. Во всяком случае, — заключила мадам фон Левенгаупт, — если ей и суждено было «обуздать пламя» кого-либо, как говорили образованные люди, то им оказался барон Асфельд.
А потом, бок о бок, они некоторое время шли в молчании. Чувствовалось приближение весны. Снег был виден лишь в некоторых местах, оставляя все больше места тонким зеленым побегам травы. Воздух был таким сладким... Подходя к дому, Мориц спросил:
— Что же будет дальше? Вы останетесь жить здесь?
— Я могла бы это сделать, лишь став канониссой. Но это не привлекает меня. У меня есть выбор между Швецией и нашим старым домом в Гамбурге. Пусть это будет Гамбург: я его всегда любила, и там я всегда чувствовала себя дома. А ты?
— Я вернусь во Францию, где меня ждут! Нам с отцом нечего больше сказать друг другу. Что вы хотите, чтобы я сделал в таких обстоятельствах?
— Нет-нет, все нормально! — сказала она, отведя взгляд в сторону, чтобы скрыть свою грусть от мысли, что она, вероятно, никогда больше не увидит Морица, но он все понял и положил ладонь на ее руку:
— Франция не так далеко, а лошади мои быстры, как ветер. Я еще приеду. А потом... Почему бы вам не совершить путешествие во Францию, по крайней мере хоть однажды? У меня есть дом, чтобы принять вас... Версаль заслуживает того, чтобы приехать им полюбоваться... Вы бы увидели короля и нашу молодую королеву!
Они долго говорили об этом перед сном. Мориц рассказывал образно, ярко. Амалия даже сама удивилась тому удовольствию, которое получила от рассказа племянника, который, кстати говоря, вовсе не был лишен здравого смысла! Для того чтобы оправиться от горя, нет лучшего средства, чем путешествие. Тем более что, дожив до шестидесяти пяти лет, Амалия продолжала поражать отменным здоровьем и даже не знала, что такое ревматизм...
В ожидании она предприняла необходимые шаги для перевозки в Гамбург мебели и тех вещей, что принадлежали ее сестре, а не монастырю. Мориц отправился к игуменье, чтобы получить денежные средства своей матери, то есть пятьдесят два экю! И ни талером больше. Что после такого ответить тем, кто говорит, что жизнь Морица прошла под тенью огромного состояния Кенигсмарков! Даже знаменитый рубин «Наксос», похоже, был лишь отдаленным отзвуком этой легенды! И поскольку молодой человек не увидел его в прозрачном гробу, он хотел даже поговорить об этом с Амалией, но в это время короткое сообщение от Фризена заставило его броситься к конюшне и приказать Бове спешно готовить багаж:
«Возвращайся! Флеминг умирает, и король вернулся!»
Эта новость ошеломила Амалию даже больше, чем ее племянника. Перед высшим Судом предстал человек, который не прекращал преследовать Аврору и ее сына, и делал он это только потому, что молодая женщина в расцвете своей красоты отказалась поделиться с ним «милостями», предназначенными исключительно его хозяину. Он так никогда и не захотел понять, что Аврора отдалась Фридриху по любви и в этой страсти лично для него места уже не было.