На этот раз торжество было еще более значительным. По пути к Парижу маршала бурно приветствовали жители деревень и городов. Король расцеловал его в щеки, представил маркизе де Помпадур, которая изящно приветствовала маршала и тут же заявила, что они обязательно подружатся, предоставил ему привилегию входить в свиту короля, что являлось главной придворной наградой, поскольку это давало право находиться с королем в любом месте, где бы тот ни находился. И наконец, как символ того, что прославившийся маршал теперь навеки связан с Францией, король предоставил ему французское подданство. Теперь Мориц Саксонский стал французом!
Париж не отставал от Версаля. После того как город поприветствовал своего героя, «Гранд-опера» увековечила его триумф в присутствии Людовика и двора. 18 марта ставили «Армиду». В прологе появилась мадемуазель Мец, исполнявшая арию Славу, и она запела чистым сопрано:
Пусть мир навеки подчинится
Тому герою, что я так люблю...
При этих словах она приблизилась к ложе, где и сидел вышеупомянутый герой с несколькими друзьями, и протянула ему лавровый венок. Улыбнувшись и покраснев, Мориц отрицательно замотал головой. А зал взорвался криками:
— Возьмите его! Ну возьмите же!
Все встали. И, когда он снова покачал головой, герцог де Виллеруа принял венок из рук певицы и водрузил его на голову Морица под бурные аплодисменты зрителей.
Всеобщее обожание доходило практически до сумасшествия. Французская академия даже предложила ему почетное место в своем составе. Разве не его перу принадлежит замечательный трактат о войне и военном деле? Но от этого предложения Мориц отказался не просто с улыбкой, а уже со смехом:
«Это мне пойдет так же, как коту перстень, — написал он герцогу де Ноайю. — Я даже с орфографией не в ладах».
На самом деле написанный его рукой текст выглядел примерно так: «Эта мне пайдет как кату перстэн». Что ж, неграмотность маршала не оставляла никаких сомнений.
Само собой, это обожание было отнюдь не единодушным. Имелись и завистники, и ревнивцы, и просто недоброжелатели, которые упорно видели в Морице лишь грубоватого солдафона. Первым из них был, конечно же, принц де Конти, ненависть которого не позволяла ему увидеть в маршале черты настоящего военачальника. Обещание не ввязываться с маршалом в ссору, данное королю, лишь еще больше усиливало его неприязнь к Морицу, и, чтобы дать выход бушевавшему в нем гневу, принц нашел довольно низкий способ отомстить. Услышав однажды, как мадам де Помпадур поет дифирамбы Морицу, которого она теперь звала не иначе как «мой маршал», Луи-Франсуа решил отыграться на ней. Утром, когда маркиза еще нежилась в постели, он бесцеремонно вломился в ее покои, не соизволив даже поприветствовать, и, усевшись рядом, заявил:
— Какая шикарная кровать! Пожалуй, даже слишком шикарная для такой женщины, как вы!
И, поднявшись на ноги, принялся осматривать покои с таким видом, словно изучал музейные экспонаты, а затем, взглянув на маркизу, которая оцепенела от изумления, добавил:
— Впрочем, как и все в этой комнате!
И с этими словами он исчез так же, как появился несколько минут назад...
За эту бессовестную выходку принц получил строгий выговор от короля и должен был несколько месяцев безвыездно находиться в собственном замке, что, к сожалению, совершенно не умерило его пыл. Он продолжал злобствовать, но теперь уже в личной переписке, где пытался настроить военного министра д'Аржансона против своего врага. Тот, однако, в этом совершенно не нуждался, так как и без этого не любил маршала. И они вместе задались целью снять с Морица корону победителя, опорочить его. Они там и сям говорили, что он испорченный развратный тип, что успех вскружил ему голову и он потерял всякий стыд, что в бою он не думает ни о чем, кроме собственной шкуры, что он подцепил постыдное заболевание и даже что он впал в старческий маразм!
Но Мориц оставался безразличным к этим глупым сплетням. В конце марта он решил наведаться в свой замок Шамбор, где еще ни разу не был.
Он отправился туда 1 апреля. Компанию ему составили его друг Левендаль, адъютант маркиз де Вальфон и Ле Норман де Турнем, генеральный интендант Резиденций короля, который, по слухам, был не столько приемным отцом маркизы де Помпадур, сколько самым что ни на есть настоящим. Путешествие прошло замечательно: было прохладно, но солнечно, и в такую погоду Туреньские земли, покрытые цветущими фруктовыми деревьями, представали перед путешественниками во всем своем великолепии — не зря же эту область называли «садами Франции».