На самом деле Мария оказалась не больше чем просто красивой интерлюдией, завесой из ароматной дымки, которая смягчила мучительное оскорбление, нанесенное маршалу побегом мадам Фавар. В сущности, Жюстина так никогда и не выходила из его головы. И все же он не смирился с поражением. Теперь, когда Мориц мог мыслить ясно, он поклялся себе добиться встречи с ней, и для этого он последовал простой, но далекой от благородства логике: раз уж она так любит своего Фавара, стоит обвинить во всем именно его, чтобы заставить Жюстину выползти из той дыры, где она скрывалась уже больше года.
Что же касается Фавара, он до сих пор оставался в Брюсселе, и из-за отсутствия армии, покинувшей город, набирал подходящих актеров в свою труппу. Он снял зал у двух дам и благодаря щедрости маршала преспокойно мог оплачивать его. Он уже не задумывался о финансовых вопросах. Когда Фавару выставили счет за превышение арендного договора, он заплатил его часть и продолжал заниматься театром, не отдавая себе отчета в том, сколько денег у него осталось. Но стоило ему увидеть всю сумму полностью, как он понял, что уже не может расплатиться, и обвинил своих хозяек в жульничестве. А потом он оказался в суде, где от него потребовали выплатить оставшуюся сумму в кратчайшие сроки.
Будучи наивным как дитя, Фавар так и не понял, от кого получил этот удар, и обратился за помощью к своему благодетелю Морицу Саксонскому. В ответ он получил странное письмо, в котором маршал предлагал ему работу в Польше и приличную сумму денег, заверяя, что супруга Фавара не будет ни в чем нуждаться, если только ему станет известно ее точное местонахождение. И вот тогда-то Фавар, наконец, все понял. И так как он не хотел оказаться в тюрьме, ему оставалось только одно: бежать. И он бежал — в Страсбург, где был вынужден заниматься росписью вееров, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Там, по крайней мере, он находился вне досягаемости маршала.
Жюстина, до сих пор находившаяся в Париже и за все время ни разу не покидавшая город, после истории с Марией Ринто, наконец, успокоилась и осмелела. Она подписала контракт с «Театром итальянской комедии», где ее ждал оглушительный успех, а потом вдруг с ужасом осознала, что в Париже ее еще не забыли. И пока весь город рукоплескал ей, она заметила в первом ярусе маршала Саксонского, для лошадей которого сорок лье[134] — не преграда. К несчастью, простых аплодисментов ему было мало. Он пришел в ее ложу.
Они вновь вступили в молчаливое сражение, как и прежде, но Жюстина умела постоять за себя: она храбро противостояла хищнику, стараясь скрыть свое беспокойство, она знала, что показать свой страх — значит признать свое поражение. В письме Шарлю она написала:
«Он угрожает нам, но мне от этого становится только смешно. Если понадобится, я с удовольствием буду стоять с протянутой рукой, если мы с тобой будем вместе. Я — твоя жена и твой друг навеки...»
И тем не менее страх Жюстины усилился, когда в первых числах октября «Театр итальянской комедии» получил приглашение выступить перед королем и двором в стенах замка Фонтенбло. В Париже ей нечего было бояться — она не вела уединенную жизнь, и если бы кому-то вдруг вздумалось ее похитить, это тут же стало бы заметно. Но в Фонтенбло, где приглашенные актеры размещались во временном жилье, окруженном сплошным лесом, с ней могло произойти все, что угодно, хоть Жюстина пока и не могла четко сформулировать опасения, терзавшие ее.
Когда театр уже был на месте и начал репетиции, в замок прибыл маршал в сопровождении черных уланов, которые произвели на всю труппу неизгладимое впечатление. И тогда с Жюстиной случилась паника.
Убежденная, что на этот раз ей не удастся выйти сухой из воды, она повторила свой хитрый ход, к которому прибегла когда-то в Тангрене. То есть она притворилась больной, но не стала ложиться в постель. Закутавшись в непомерное количество шалей и одеял, Жюстина наняла экипаж и вернулась в Париж.
Но и там она не осталась надолго. Расстояние между Парижем и Фонтенбло — сущий пустяк для опытного наездника, который буквально следовал за ней по пятам. Даже не отдохнув с дороги, она торопливо и неразборчиво черкнула пару слов своему мужу, умоляя его бросить свои вееры и приехать в Люневиль в гостиницу «Шато», куда она скоро намеревалась отправиться. Ее служанка отнесла это письмо в почтовую службу на улице Кок-Эрон, а потом занялась багажом актрисы. На следующий же день, который по счастливой случайности оказался четвергом, то есть днем, когда отходит восточный дилижанс, она уже сидела в этой огромной карете, закрывая лицо вуалью, чтобы не быть узнанной.