Однако более зловещая ситуация заключается в том, что мотыльки гипнотизируются светом, следуя за ним до самой смерти. Как меланхоличная версия Ромео и Джульетты, сердце лампы и мотылька — это роковое влечение. Но об этом никто не говорит.
Пары постоянно сравнивают с мотыльком и пламенем. Их тянет друг к другу, притягивает. Наверняка, если бы они знали истинную причину, все было бы не так сладко. Не для нормальных людей. Существа, которые очаровываются ярким светом, съедаются хищниками или перегреваются. Их влечет не любовь или какая-то глубокая притягательность; их влечет смерть.
Даже если мотылек сознательно понимает, что приближение к яркому свету убьет его, он все равно идет туда. Они ничего не могут с собой поделать. Они зависимы.
Я думаю, что это придает еще больше романтики. Они рискуют умереть, лишь бы подойти поближе. Просто чтобы погреться в лучах света в течение нескольких секунд, даже несмотря на то, что смерть ждет их совсем рядом.
Если говорить о более светлой стороне фактической информации о мотыльках, то многие не знают о чешуекрылых то, что некоторые виды не могут устоять перед сладостями.
Они неравнодушны к ферментированным кондитерским изделиям. Когда мне нужно собрать еще несколько экземпляров для предстоящего проекта, я выхожу на улицу с банкой бананов, смешанных с патокой и несвежим пивом. Затем я вылью немного на несколько стволов разных деревьев и буду ждать.
Количество крылатых красавцев, которые выходят попробовать, просто завораживает.
Может быть, поэтому мотыльки — мои любимые насекомые, поэтому я их так ценю. У нас есть две очень важные общие черты.
Наша любовь к сладкому и наша одержимость тем, что хочет нашей смерти.
У нас такие зависимые сердца.
Так называла это моя мама.
Когда я что-то люблю, я люблю это всем своим существом. Бьющийся орган в моей груди становится извергом для того, что ему нравится. Того, что ему нужно. Я не даю мягких, нежных эмоций, как это делают другие.
Мое сердце — мощная штука, сказала мне однажды мама перед сном. Сильное и с такой любовью, что в нем могут утонуть города и империи. Оно не умеет делать ничего другого, кроме как проливать кровь за те вещи, в которых я нахожу радость.
В конце она сказала мне, что жить с ним опасно, но в то же время это дар. И мне следует опасаться тех, кто его получит, потому что мало кто знает, что делать с таким сердцем, как мое.
Я, конечно, не понимала, что может быть опасного в том, что я так забочусь.
Особенно когда то, что я любила, было конфетами, сказками и бурями. Какой вред может быть от таких вещей? Несколько кариесов и мокрые волосы в обмен на счастье казались мне прекрасной сделкой.
Но сейчас пять утра, и я думаю о том, как тяжело иметь такое сердце, как у меня. Мои сонные конечности и усталые глаза не согласны с тем, что мы собираемся делать. Даже мой мозг отчаянно пытается оттянуть поводок, намотанный на инструмент в моей груди.
Еще три часа сна, Лира. Еще три часа сна, и мы сможем встать и съесть те черные вишневые вафли, которые ты так любишь в «Тилли» , — пытается торговаться он, убеждая меня отказаться от одной зависимости ради другой. Но мой мозг наивен и должен знать лучше. Мои ребра — недостаточно прочная клетка, чтобы удержать меня от того, чего я хочу больше всего на свете.
Я никогда больше не прикоснусь к другой вишне, хотя бы для того, чтобы постоять рядом с ней в течение часа. Не будет больше сказок перед сном, пока я могу вдыхать его знакомый запах.
Нет ничего, что я люблю больше, чем его. Ни от чего я так не зависима. Целая жизнь всех моих любимых вещей не сравнится с одним мгновением, проведенным с ним.
Так что да, это непостоянное, одержимое сердце заставляет меня вставать раньше солнца, но все это того стоит.
Чтобы увидеть его.
Чувствовать его энергию.
Чтобы быть рядом с ним.
Прыгаю по пустынной дороге на одной ноге, пытаясь как следует натянуть ботинок, радуясь, что никто не едет мимо и не смотрит, как я неуклюже возвращаюсь к ровному бегу. Я остановилась на секунду, чтобы перевести дух и проверить повреждение правой пятки.
Все всегда говорят об этом чудесном кайфе бегуна, но никто никогда не упоминает о мозолях. Так много чертовых мозолей. Наклеив еще один пластырь на больную рану на тыльной стороне стопы и поправив ботинок, я снова в строю.
Этим летом я начала выходить на утренние пробежки, хотя я никогда не была поклонником бега. Мне всегда это ужасно не удавалось, и в тот день, когда на уроке физкультуры в средней школе мы должны были пробежать милю, я всегда притворялась больной или подделывала записку от своей приемной семьи о том, что у меня астма.
Поэтому, хотя я ненавижу это чувство, все всегда говорят, что единственный способ стать лучше в чем-то — это повторение, и я пытаюсь это сделать.
После того, что случилось весной, я устала от того, что всегда задыхаюсь, всегда отстаю, вынуждена прятаться, быть слабой. Бегство от хищников никогда не было для меня необходимым навыком до недавнего времени. С недавних пор, чтобы остаться в живых, я задействовала мышцы ног, о существовании которых даже не подозревала.
Я также обнаружила, что, хотя каждое утро мне больно вставать с постели, а легкие всегда горят, мои тяжелые шаги по земле заглушают постоянный прилив мыслей, помогая моему беспокойному разуму, который не знает, как выйти из игры.
Хотела бы сказать, что эти здоровые, прогрессивные причины — то, почему я начала этим заниматься. Что мне нужно что-то, чтобы очистить свой разум, или что я хочу, чтобы мое тело было лучше приспособлено для того, чтобы убегать от тех, кто имеет злые намерения.
Но, к сожалению, я бы солгала.
Я смотрю на свои часы, которые купила специально для этого, и вижу, что пришла на несколько минут раньше, что для меня в новинку. Сенсорный экран на моем запястье также сообщает мне, что я приближаюсь к третьей миле, то есть к трем милям, которые я добавила к своему утру, чтобы припарковаться на безопасном расстоянии, чтобы никто не увидел мою машину.
Срезая с обочины дороги, чтобы избежать иногда переполненного входа, я уклоняюсь от нескольких деревьев, проскальзываю мимо аккуратно подстриженных кустов, а затем выхожу на дорожку, проходящую через дендрарий парка Пондероз Спрингс.
Ботанические сады в полном расцвете сил, они пестрят красками по краям искусственных прудов, которые стратегически расположены вокруг 2,3-мильной кольцевой тропы.
Жители и гости города часто посещают это место летними утрами, то есть обычно оно заполнено людьми, которые бегают трусцой, ходят на скорость, сплетничая, или детьми, которые заглядывают в воду, пытаясь заметить как можно больше диких животных.
Сквозь влажный туман я слышу кваканье лягушек и громкое пение певчих воробьев. Есть места и похуже, даже если это время я проведу, накачивая руки до тех пор, пока они не станут похожи на желе.
Я непринужденно выхожу на асфальтированную тропу, смешиваясь с уже вставшими рано людьми, которые, к счастью, не заметили моего появления из-за деревьев, что не является чем-то необычным. Думаю, я была бы больше шокирована, если бы обнаружила, что кто-то заметил меня, нежели последнее.
Взглянув в последний раз на часы, я мысленно отсчитываю от шестидесяти. Волнение бурлит в моем животе, такое сильное, что я боюсь, как бы я не засветилась. Я натягиваю свою косынку еще ниже на голову, материал напрягается, чтобы сохранить все мои волосы убранными внутрь.
Легко носить безвкусную одежду для бега, но спрятать гриву локонов на голове — это совсем другое дело. Мне нужно слиться с окружающей средой, слиться с ней, что стало для меня уже чем-то вроде второй натуры.