Я.
Я делаю шаг навстречу ее маленькому телу, ее ноги раздвигаются, чтобы между ними было место для моей талии. По ее бедрам пробегают мурашки, когда она прикасается к моей холодной коже и она задыхается, когда мои руки скользят по ее щекам, прижимаясь к ее лицу.
Мой большой палец ловит несколько новых слезинок и мягкими движениями убирает их.
Знаешь ли ты, каково это — прожить всю жизнь и так и не узнать, что такое нежность? Какого быть добрым? А потом ты встречаешь кого-то, кто переполнен ею, и вдруг ты не можешь быть никем, кроме как мягким только для него?
Прикоснуться к Лире — то же самое, что погладить клавиши из слоновой кости.
Все вокруг перестает вращаться, и мой разум становится совершенно неподвижным. В черно-белом цвете ее души есть утешение. Мои пальцы умоляют услышать музыку, которую она создала бы для меня.
Это просто она и пианино.
Они знают мои секреты, то, чего никогда не узнает весь остальной мир.
— Никаких слез, Скарлетт. Не для меня, — говорю я. — Прибереги их для того, кто их заслуживает.
Лира тает во мне, холод моего прикосновения успокаивает ее, а не отталкивает. Несколько секунд стоит тишина, пока я вытираю слезы с ее лица, а она прижимается ко мне.
— Я так и не смогла поблагодарить тебя, — шепчет она. — За ту ночь. Так все и началось, преследование. Я просто хотела поблагодарить тебя за то, что ты спас меня, и я пыталась несколько раз. Ты был просто... — она с трудом подбирает слова, жуя внутреннюю сторону щеки, чтобы помочь собрать их. — Таким неуловимым человеком. Манящим и таким впечатляющим. Ты настолько красив, что люди были в ужасе, но не хотели отворачиваться. Каждый раз, когда я думала: — Сейчас самое время что-то сказать, — ничего не выходило. Я была маленькой девочкой — сиротой, которую никто не замечал, а ты был печально известен. Я никогда не хотела, чтобы это вылилось в то, что вылилось. Никогда не хотела, чтобы ты меня ненавидел.
Прекрасно.
Какое глупое слово для описания того, кто годами тихо гнил внутри.
Никто не замечал ее, это верно. Но я заметил.
Я заметил ее задолго до того, как она начала ходить за мной по пятам.
Нам было лет по десять, когда она вернулась в Пондероз Спрингс. Это был первый день возвращения в школу, и я запомнил ее, как только она вошла в класс. И я запомнил тот день, потому что услышал музыку, когда она вошла.
Музыку, которую я создал после той ночи, когда мы встретились.
Незаконченное произведение, мое самое первое.
Лира — причина, по которой я создаю концерты для своих жертв. Она — первоначальное вдохновение для моего необычного трофея. Именно поэтому каждое убийство, которое я когда-либо совершал, было записано на нотной бумаге. Почему каждое убийство имеет три формы.
Выбор, Охота, Убийство.
Scelta, Caccia, Uccisione.
Музыка — единственный способ вспомнить все в ярких красках, без черных пятен и размытых образов. Способ заново пережить те ужасающе прекрасные, сильные моменты. И Лира была моей самой первой музой.
И все же она единственная, у кого нет законченного произведения, чей файл содержит пустые листы для l'uccisione (прим.пер. — Убийство).
— Моя неприязнь никогда не имела ничего общего с тобой, дорогой фантом. Ты была напоминанием о том, кем мой отец хотел, чтобы я стал, — откровенно говорю я ей. — Пока однажды ты не стала им.
— А теперь? О чем я теперь напоминаю?
— Обо всем том, чего у меня никогда не будет.
Секреты, которыми я никогда не хотел делиться, затянулись. Все эти слова я хотел держать при себе, надеясь, что они уберут грусть с глаз. Лира заставляет меня быть кем-то, кого я не знаю, только чтобы предотвратить свою боль.
Ее указательный палец прослеживает линию моей ключицы, двигаясь вниз, пока она не рисует линии моей татуировки, ее янтарное кольцо горит в свете кухни. Я чувствую, как ее тепло стекает по моей коже. Кончики моих пальцев впиваются в ее затылок.
— Твой любимый художник — Генри Фюзели, и ты всегда был неравнодушен к движению Темного искусства, хотя Мэй пыталась заставить тебя полюбить Моне. Я знаю, что ты случайно сломал нос Сайласу, пытаясь спуститься с крыши школы после выпускного бала. Ты пишешь левой рукой, хотя правая — твоя доминирующая сторона.
Ее слова совпадают с плавными линиями, которые она рисует на моей коже. Я чувствую, как ее ноги прижимаются к моим бедрам, желая меня ближе, но она боится, что я отстранюсь.
— Ты остаешься на несколько часов после выходных на кладбище, чтобы отмыть руки Алистера. И ты позволяешь Руку думать, что ты его ненавидишь, чтобы он никогда не узнал, что ты наставил нож на Тео Ван Дорена после окончания школы и угрожал отрезать ему пальцы, если он ударит его снова. Я знаю, что ты не пьешь и не куришь, что у тебя аллергия на моллюсков, что ты ненавидишь теплую погоду и желтый цвет.
— Это ужасный цвет, — бормочу я и мое горло сжимается.
Мой большой палец проводит по ее нижней губе, и я хочу вонзить зубы в мягкую розовую плоть, но цепляюсь за последние остатки самообладания. Она придвигается ближе, так осторожно, что я не замечаю этого, пока не чувствую жар ее ядра, прижатого к моему паху.
Я прижимаюсь к ней чуть сильнее, желая погрузиться в нее и жить там до конца вечности. Я не могу сдержаться, не тогда, когда она так близко и уступаю всего лишь дюйм, достаточно, чтобы обуздать свой голод.
Я опускаю руку, проводя вверх и вниз по ее молочным бедрам, желая увидеть, как они краснеют. Мое лезвие прочерчивает красивую линию прямо по ее мягкой плоти, и я смотрю, как она истекает кровью. Провожу языком по шву раны и выпиваю каждую унцию ее крови, чтобы она растаяла в моих венах.
Несмотря на себя, я обхватываю пальцами ее талию, двигая бедрами навстречу своему члену. Это страдание, чистое мучительное страдание, как сильно я жажду ее. Наклонив ее голову ко мне другой рукой, я заставляю Лиру посмотреть на меня.
Похоть топит ее глаза, заманивая меня еще глубже.
— Это все то, чем ты являешься, Тэтчер Александр Пирсон. Все это и многое другое, — ее руки обхватывают мою шею, притягивая ее к моему рту. — То, чего он никогда не сможет отнять у тебя.
Запах вишни в ее дыхании ошеломляет, и мой язык неторопливо проводит по ее нижней губе, чтобы почувствовать вкус. В моей груди раздается стон, и ее ноги сжимаются вокруг моей талии.
Никогда не думал, что может быть что-то сильнее желания убивать.
Пока я не попробовал ее.
Я бы умер, чтобы быть внутри нее. Поглощать ее. Под ее гребаной кожей. Чувствовать, как она сжимается вокруг меня в экстазе, как ее кровь вливается в мое горло, как амброзия.
Что я и намереваюсь сделать, невзирая на последствия, пока не звонит ее телефон. Громкая, пронзительная мелодия звонка рассеивает туман желания и щелкает выключателем внутри меня.
Я отшатываюсь от ее плотно обхватившего меня тела, провожу разочарованной рукой по волосам и тяжело вздыхаю. Ее лицо раскраснелось, а зубы держат в заложниках нижнюю губу.