Моя мать не была религиозной, я не религиозна, но если бы это означало сохранить его навсегда, я бы молилась.
Мир уже показал мне столько тьмы, подарил Тэтчер больше страданий, чем должен нести один человек. Я бы молила любого Бога, чтобы у нас был мягкий конец. Тихий, не требующий ничего, кроме покоя.
Знать его — это и благословение, и проклятие.
Теперь это еще опаснее. Ставки повышаются с каждым слоем, который я снимаю. Чем ближе я к нему, тем больше мне придется потерять в конце.
Я смотрю на его спину, на то, как он двигается, и мое сердце вздыхает.
Пожалуйста, думаю я, пусть у нас будет тот конец, которого мы заслуживаем. Он даже не обязательно должен быть счастливым. Мне просто нужно, чтобы у нас был он.
— Я слышу, как напряженно ты думаешь, — говорит он, ставя передо мной тарелку с дымящейся едой, его льдисто-голубые глаза искрятся весельем. — Не хочешь поделиться, что тебя так озадачило?
— Я никогда раньше не ела домашней еды, — резко говорю я, что, возможно, не совсем то, о чем я думала, но это не ложь. — Для меня это впервые.
Тэтчер опирается руками на край острова прямо передо мной, на его губах играет ухмылка.
— Тогда можешь добавить это в список первых разов, которые я у тебя украл.
Тепло разливается по моему животу.
Я стараюсь не замечать румянец на своих щеках, когда беру вилку и накалываю кусок курицы.
— Моя мать ужасно готовила. Это одна из тех вещей, которые я отчетливо помню о ней. Это и запах подгоревшего попкорна.
Еда Тэтчер точно такая, какой я ее себе представляла. Чертовски вкусная. Я не думаю, что есть что-то, что он делает плохо.
— Расскажи мне о ней, — он опирается на локти передо мной, мышцы на его плечах напрягаются.
Я сглатываю.
— О моей маме?
Он кивает, накручивая макароны на вилку, и смотрит на меня, когда откусывает кусочек.
— Почему?
— Не ты одна заинтригована кем-то в этой комнате, Лира.
Обычно это я допрашиваю его, заставляя его открыться, чтобы я могла узнать все, что составляет его сущность. Я не привыкла быть той, кого кто-то знает, и я думаю, что это потому, что я никогда не хотела, чтобы кто-то знал меня.
Не совсем так.
Я призрак, потому что я выбрала быть им. Это всегда было проще, чем делиться частью себя.
— Она была... — я запнулась, пытаясь найти все слова, чтобы описать мою мать тому, кто никогда не знала, какой невероятно особенной она была. — С ней никогда не было скучно. Я знаю, что многие дети ненавидят домашнее обучение, но я любила проводить с ней время. Она помогала мне ловить божьих коровок, брала меня с собой на работу и позволяла кормить всех животных, которые пугали людей. Я помню, как она была строгой, но все равно разрешала мне сначала съесть десерт.
От внезапного желания съесть что-нибудь сладкое у меня пересохло во рту. Слезы застывают в уголках моих глаз, когда я понимаю, что впервые за долгое время говорю о ней вслух.
— Она никогда не пыталась сделать из меня кого-то. Не было никаких ожиданий, что я стану кем-то другим. Кем бы я ни стала, она бы меня любила.
Я чувствую, как по щеке скатилась слезинка, и я быстро вытираю ее рукавом, мягко улыбаясь Тэтчеру, который смотрит на меня ничего не выражающим взглядом.
— Когда я была маленькой, я была одержима этим платьем с бабочками. Оно было фиолетовым, и на нем были изображены монархи (прим.пер. — Вид бабочек). Я носила его, не снимая несколько месяцев подряд, и она стирала его для меня каждый вечер.
— Ты скучаешь по ней, — говорит он, осторожно поднимая большой палец, чтобы вытереть мои слезы. Это так непринужденно, как будто он делает это постоянно. Мягкое прикосновение его кожи к моей уговаривает меня.
— Очень сильно, — я наклоняюсь к нему, обвивая пальцами его запястье. — Я сохранила их все для тебя, понимаешь?
Он приподнимает бровь.
— Платья с бабочками?
— Нет, — я выдохнула смех. — Мои первые. Я приберегла их для тебя.
В его глазах вспыхивает понимание, и прежде, чем я успеваю сказать что-то еще, он отодвигает тарелки с дороги и хватает меня за бедра, притягивая к себе. Мои колени касаются его груди, и он нависает надо мной.
— Я думаю... — он прерывается на мгновение, как будто подыскивая нужные слова. — Я думаю, что все свои первые разы я приберег для тебя.
— Ты никогда… Я была твоей первой?
— Мне не нравится прикасаться к другим людям, Лира. Думаешь, трахать их будет как-то по-другому?
Ощущение переполняет, когда я знаю, что владею этими частями Тэтчер. Гордость бурлит в моей груди.
Даже в таком виде он намного выше меня. Я могу прижаться к его телу и почувствовать себя окруженной. Я закидываю руки на его рубашку, прижимаясь к нему.
— Зная все, что сделали эти руки, что они будут продолжать делать... — он сжимает меня, как бы напоминая. — Ты не боишься их?
Я должна бояться. Было бы нормально бояться.
— Я не могу измениться ради тебя, Лира. Эта вещь между нами не изменит меня.
Я чувствую, как бьется его сердце под моими руками. Я чувствую, что он такой же человек, как и убийца. А люди, даже тот, кто был создан для хаоса, заслуживают любви.
— Неважно, на какую жестокость способны твои руки, они всегда будут единственным местом, где я чувствую себя в безопасности. Как я могу бояться пальцев, созданных для того, чтобы прикасаться ко мне?
Он смотрит на меня так, словно пытается решить, лгу я или говорю правду. Что бы он ни решил, он опускает свой рот в опасной близости от моего. Шепот поцелуя. Так близко, но, по воле судьбы, мой желудок издает звериный рык.
Я ожидаю, что это разрушит уязвимое настроение, возникшее между нами, но все происходит наоборот.
Это создает воспоминание. Главное воспоминание, которое я никогда не забуду.
Тэтчер смеется.
И он не холодный и не кислый.
Нет, он насыщен и наполнен страстью.
Как рябь на тихом пруду после брошенного в него камня, он излучается наружу, тянется к краям его глаз и быстро становится моим любимым звуком. Я даже не осознаю, что это заставило меня улыбнуться, пока он не чмокнет меня в лоб своими губами, остатки его смеха щекочут мою кожу.
— Ешь, — пробормотал он, — пока твой желудок не съел сам себя.
ГЛАВА 16
ТАНЕЦ СМЕРТИ
ЛИРА
Это приталенное платье было гораздо лучшей идеей три макарона назад.
Но я искренне считаю, что ни одно платье не может быть настолько красивым, чтобы отказаться от сладостей. Оно было потрясающим, когда Брайар застегивала последнюю пуговицу на моей шее, и будет таким же прекрасным с моим вздувшимся животом.
Красные огоньки рассыпались по бархатному материалу, упругая ткань практически впилась в мою кожу. Несмотря на то, что платье было тесным, я не могла отказаться от него с длинными рукавами, а его цвет так напоминал мне сине-фиолетовые переливы бабочки-императора Павона.
— Мне нужна сигарета, — простонал Алистер, наконец-то вырвавшись из объятий родителей. Я смотрю, как он прислонился к колонне, прижав к губам напиток.