Но вы всегда могли видеть это.
Его любовь жила там, в этих глубоких карих радужках.
А теперь...
Теперь она мертва, и его глаза тоже.
— Прости, я не очень внимательна. — Я тяжело выдохнула: — Чувствую себя немного...
— В твоей голове? — Он заканчивает за меня, и я киваю с мрачной улыбкой.
— Знаешь какие-нибудь хорошие способы это исправить?
— Думаешь, если бы знал, то был бы здесь?
Я смеюсь, хотя это не совсем смешно, но мне нравится его сухой юмор. Это приятное изменение темпа.
— Справедливо. — Я пожевала внутреннюю сторону щеки, вопрос, который я хотела задать с момента прибытия, тяжело давил на язык.
С моей стороны было эгоистично спрашивать. Проделать весь этот путь, чтобы он почувствовал, что я использую его для получения информации, но он казался мне последней надеждой.
— Могу я задать тебе вопрос, Сайлас?
— Конечно. — Он откинулся на стуле, скрестив руки перед грудью. — Не обижайся, если я не отвечу.
Сейчас или никогда, верно?
— Ты, — сглотнула я, — ты знаешь, где Тэтчер? Или куда он может пойти, если ему понадобится уехать из Пондероз Спрингс?
Лицо Сайласа не двигается, не подает никаких признаков реакции, он просто сидит и смотрит на меня. Его так трудно понять: он похож на Тэтчера, но в то же время отличается от него.
Тэтчера трудно читать, потому что он не чувствует так же, как другие, поэтому у него нет таких реакций, которые можно было бы искать. Сайлас же чувствует, он просто скрывает это. Глухая стена, которая ничего не впускает и ничего не выпускает.
Поэтому я просто сижу там, изучая его выдающиеся брови, наклон его сильного носа, темные веснушки на его светло-коричневой коже. Неподвижно и непреклонно, и я думаю, может быть, причина того, что он часто молчит, в том, что он пытается прочитать и меня.
— Нет.
Один слог. Одно единственное слово. Единственный ответ, который я собираюсь получить от него относительно его друга.
Я киваю, глядя вниз на шахматную доску. В моей груди все пульсирует, надежда умирает внутри меня, знаю, что мне просто придется ждать, пока Тэтчер не вернется оттуда, где он находится.
Если он вернется.
— Почему ты хочешь знать? — Голос Сайласа ровный, искренне любопытный.
— Потому что я...
Слова умирают на моих губах. Что я вообще могу сказать?
Потому что я его преследую и не могу его найти? Потому что я одержима твоим лучшим другом и была им с самого детства?
Потому что я люблю его?
Это все ответы, но ни один из них не подходит для того, чтобы произнести его вслух. Каждый из них кажется настолько банальным, что я не думаю, что существуют слова, способные объяснить тягу моей души к Тэтчеру.
— Просто потому что.
Я поднимаю своего коня, двигаю его вперед, избегая предыдущего шаха Сайласа, блокируя его ферзя. Довольная тем, что продолжаем нашу игру и сидим в тишине, как мы обычно делаем.
— Лира, — говорит Сайлас, его голос заставляет меня поднять глаза от доски, — почему ты так поступаешь с собой?
Ему не нужно больше ничего говорить. Я знаю, о чем он спрашивает. Почему я нахожусь во власти человека, который снова и снова доказывает, насколько он не способен на чувства?
Этот вопрос волнует всех. О чем они шепчутся между собой. Вопрос, о котором они думают, но никогда не спрашивают меня, а если и спрашивают, то я обычно не даю ответа. Ожидание, я устала от людей, которые измеряют то, что я чувствую к Тэтчеру, по своей шкале ожиданий любви.
— Любить его — это не значит получать что-то взамен.— Я говорю с твердым взглядом: — Моя любовь к Тэтчеру не эгоистична. Она не требует взаимности или празднования. Она честна, она может существовать сама по себе, не замечая этого.
Я призрак, которая преследует человека, которому не нужно, чтобы он сделал меня человеком. Ему достаточно видеть меня, достаточно, чтобы я обитала на пустых чердаках его разума и в бесплодных коридорах его сердца.
Достаточно любить его без одолжения. Это моя одержимость, которая требует внимания, которая требует подпитки.
— Думала, что ты, как никто другой, поймешь, каково это. — Я заканчиваю, потому что если мы собираемся вынести мое грязное белье на стол, то с таким же успехом можно выложить и его.
Мое признание не удивляет его, а может, и удивляет, в любом случае, он не показывает этого. Только смотрит на меня пустыми глазами.
Мы так и сидим.
Два человека, сплетенные в паутине боли от рук самого смертоносного паука в мире.
Любовь.
Возможно, я не была там, когда он был с Розмари, не знала его хорошо и не видела его после ее смерти, как Рук, но между нами двумя было глубокое чувство понимания. Река, впадающая в один и тот же бассейн с потрясениями. Может быть, так было всегда, с того самого первого дня, когда я появилась здесь, чтобы навестить его.
Что-то во мне знало, что он поймет меня без объяснений. Когда весь остальной мир не понимал, он понимал. Сайлас заставлял других людей чувствовать себя неловко, потому что отказывался скрывать боль в своих глазах, печаль, которая жила в них.
Думаю, он знал, что я не боюсь этого, поэтому и дал мне возможность дружить. — Сайлас наклоняется вперед, поднимает своего слона и берет одну из моих фигур, добавляя ее к растущей куче черных на стороне доски.
— Какая мы пара, — бормочет он, — Мы любим людей, которые никогда не полюбят нас в ответ.
Я позволила себе смешок, покачав головой: — Розмари любила тебя. Ты знаешь это.
— Больше нет, — говорит он, его челюсть сжимается от признания.
Я нахмуриваю брови, по инстинкту моя рука движется вперед, упираясь в его руку напротив.
— Эта любовь все еще существует, Сайлас. — Мои слова несут в себе чувство срочности: — Она не может просто исчезнуть, она должна куда-то деться. Она все еще существует.
Он пристально смотрит на мою руку, и между нами наступает тишина, после чего он снова поднимает глаза.
— Я больше не могу ее найти.
Я ничего не могу ответить. Ничто из того, что я скажу ему, не поможет облегчить боль, которую он несет. Поэтому я крепче сжимаю его руку, в надежде, что она сможет сказать то, что я не могу.
Мы задерживаемся там еще на мгновение, прежде чем я отстраняюсь и смотрю вниз на шахматную партию с нулевым представлением о том, как продвинуться вперед, не проиграв сразу.
— Лира.
— Да, да, я знаю, — отмахиваюсь я от него, — Я пытаюсь думать о том, нападать мне или защищаться...
— Мой телефон у Рука.
Поднимаю глаза на него, приподнимая бровь: — Когда ты получишь его обратно, ты знаешь, что там будет куча фотографий члена, ты ведь знаешь это?
Он насмехается, вроде как смеется.
Когда он снова открывает рот, он говорит то, чего я не ожидала. Он протягивает мне руку помощи, как и я ему. Мне хочется сделать для него больше.
— У меня есть устройства слежения на машинах всех парней. —Он вздыхает: — Если ты сможешь достать мой телефон, он покажет тебе, где они все находятся.
ГЛАВА 23
Происхождение
ЛИРА
Дом моей матери был могилой.
Оболочка от того, что когда-то было дышащим, вдохновленным викторианской эпохой поместьем. Заросший плющом, заросший сорняками и отчаянно нуждающийся в ремонте.
Это был труп.
Красивый, гнилой, разлагающийся труп. В нем сохранились остатки моего детства, и если я очень постараюсь, то смогу вспомнить некоторые из этих воспоминаний. Контрабанда божьих коровок из сада, сломанная рука на дереве во дворе, попытки убедить маму разрешить мне спать на крыльце во время дождя.
Но когда я шла по заброшенным коридорам, дерево стонало под моими ботинками, я не могла отделаться от ощущения, что внутри я чужая. Как будто все хорошее, все счастье было высосано досуха в ту секунду, когда Генри Пирсон убил Фиби Эббот.