— Это можешь быть только ты, — обратилась к нему Эрин.
— Этого не может быть. Я грешил. Я пил кровь.
— Но твои грехи были отпущены тебе в пустыне, — тихо произнесла она, коснувшись его обнаженного плеча. — Это ты.
Элизабет тоже смотрела на него, хмурясь.
— Ты самый чистый из нас, Рун. Что плохого в том, чтобы попытаться? Тебя так пугает страх перед неудачей, перед тем, что ты будешь сочтен недостойным? Я думала, ты сильнее духом...
Корца ощутил, как в душе его поднимается стыд. Элизабет была права. Он боялся, но одновременно сознавал, что не должен уклоняться от этой задачи, если был хотя бы один шанс свершить это благое дело.
Рун неохотно преклонил колени на холодном камне и склонил голову, взявшись за свой наперсный крест. Жжение серебра в ладони напомнило Руну о его нечистой сущности и о том, как эта сущность управляла им. Но он все равно должен попытаться. Он положил ладонь на углубление в камне и осознал, что у него нет второй руки, чтобы взять нож и порезать ладонь.
«Как низко я пал... Рыцарь с одной лишь рукой».
София пришла ему на помощь, одолжив у Гуго маленький нож. Она кольнула острием в центр ладони Руна. Из раны заструилась темная кровь. Корца повернул запястье, сжал кулак и капнул своей проклятой кровью в каменную чашу. Потом перекрестился и произнес слова обряда, завершив традиционным «mysterium fidei».
Все пристально смотрели на камень.
Но тот оставался неподвижен.
«Я потерпел неудачу».
Отчаяние охватило Руна, сокрушая его неопровержимой истиной.
«За мои грехи мы все обречены».
Глава 33
19 марта, 18 часов 22 минуты
по центральноевропейскому времени
Пиренеи, Франция
Элизабет смотрела на Руна, который так и стоял на коленях, согнувшись и низко склонив голову. Он являл собой живое олицетворение поражения. Элизабет вздохнула: как же хрупки эти сангвинисты, опирающиеся на свою веру, точно нищий на клюку... Выбей ее мимолетным сомнением — и они сразу же упадут.
София играла в этой драме роль греческого хора.
— Рун был нашей единственной надеждой. Он единственный из нашего ордена — за тысячи лет его существования, — кто не пил кровь, прежде чем принять дар Христа.
«Это не так».
Археологиня по крайней мере пыталась бороться.
— Должен быть другой способ. Если взять долото и молот и ударить...
— Я не позволю осквернять свою церковь подобными действиями, — возразил Гуго. — Кроме того, при любой такой попытке самоцвет свалится в реку, протекающую в сердце этой горы, и будет затерян навеки.
— Значит, вы оснастили свое тайное хранилище ловушкой, — заметил Джордан. — Надо сказать, вы умело прикрыли свои тылы.
Элизабет видела, как губы Руна шевелятся в бессильной молитве, и жалела его. Он отдал все своему Богу, и его жертва оказалась напрасной. В глазах Господа своего он был так же нечист, как любой дикий стригой. И эта неудача стала ему наградой за столетия службы Христу.
Так что для Руна наверняка будет особо унизительно увидеть, кто спасет их сейчас, кто откроет тайник, который он не смог отворить.
— Отойдите, — произнесла Элизабет, забирая у Софии нож.
Графиня опустилась на колени рядом с Руном, нагребла горсть соломы и стала вычищать его кровь из углубления в камне.
Корца посмотрел на нее.
— Что ты...
— Молчи, — велела она.
Все еще стоя на коленях, Батори порезала свою ладонь и всмотрелась в кровавую лужицу, набирающуюся в горсти. С блестящей темной поверхности на Элизабет смотрело ее собственное бледное лицо.
«Прости, Рун. Я знаю, что это причинит тебе боль».
Она произнесла положенные по обряду латинские слова:
— «Ибо это есть Чаша Крови Моей, чаша Нового и вечного Завета».
Потом повернула руку, позволяя крови стечь в углубление в полу. Темная жидкость быстро заполнила мелкую чашу.
И когда уровень ее достиг края, графиня почти пропела последние слова ритуала:
— Mysterium fidei.
С тихим скрежетом камень погрузился в пол, затем сдвинулся в сторону.
Элизабет услышала, как все ахнули, не в силах поверить.
Только Эрин рассмеялась.
Остальные повернулись к ней.
— Я поняла, — объяснила Грейнджер. — Элизабет стала цельной, когда в пустыне Рун вернул ей душу. Затем, в базилике Святого Марка, когда Бернард отнял эту новую душу и снова сделал ее стригоем, ей не позволено было выпить крови. Вместо этого она в ту же ночь вынуждена была испить вина.
— И с тех пор я не пробовала ни единой капли крови, — дополнила Элизабет и повернулась к Руну. — Согласно требованиям Церкви, моя сущность оставалась чиста. Я Избранная. И вот доказательство.