Как только я выхожу из дома, я снимаю маску и бросаю ее на землю. В этот момент Саша догоняет меня. Ее плечи опущены, а винтовка свободно болтается на груди, безжизненная, как будто она потеряла свое предназначение. Она роботизировано снимает маску, показывая бледное лицо, красные глаза и следы слез, бегущие по ее щекам.
Я начинаю протягивать к ней руку, но останавливаюсь на полпути. Я не только понятия не имею, как утешать людей, но даже если бы и знал, в данной ситуации это было бы бесполезно.
Саша — солдат, и ей нужно играть свою роль, прежде чем она втянет нас в еще большее дерьмо.
Наш приоритет — убраться отсюда к чертовой матери, пока мы снова не попали в засаду.
Не говоря ни слова, я разворачиваюсь и начинаю осторожное, но стратегическое отступление в лес. Саша следует позади, ее движения роботизированы, но сосредоточены. Она не колеблется и не спотыкается, но она также не обращает достаточного внимания на свое окружение.
Как только мы отходим достаточно далеко от деревни, я перехожу на бег трусцой, и она следует моему примеру. Я держу ровный темп, чтобы она не почувствовала никакого дискомфорта от своей травмы.
Мы продолжаем бежать два часа подряд, пока не добираемся до места сбора — коттеджа в горах, принадлежащего семье Виктора. Мы могли бы назначить встречу на одной из военных конспиративных квартир, но я полностью потерял веру в это учреждение после запланированной подставы во время миссии.
Не нужно быть гением, чтобы понять, что это была подстава, и это, черт возьми, стоило мне мужчин, с которыми я вырос. Люди, которые должны были находиться под моей защитой.
Я контролирую свое дыхание, когда нахожу ключ под цветочным горшком и открываю старую дверь.
— Мы останемся здесь на несколько часов, пока Виктор не приедет за нами.
Саша кивает и входит внутрь, ее движения механические. Выражение ее лица выглядит оторванным от реальности.
Она еще секунду стоит посреди обшарпанного коттеджа со старой мебелью и потертыми коврами.
Два.
Десять.
Тридцать.
На самом деле, она не двигается целую минуту, прежде чем ее плечи трясутся, и она хватает винтовку обеими руками.
Затем, внезапно, она разворачивается и направляется к двери.
Я встаю перед ней, фактически заставляя ее остановиться. Вот тогда-то я и получаю возможность внимательно рассмотреть ее лицо. Оно серьезное и окрашено в красный цвет, хотя ее губы посинели от холода.
— Куда, по-твоему, ты направляешься — спрашиваю я собранным, совершенно бесстрастным тоном.
— Я возвращаюсь, чтобы похоронить Надю и Николая! И если я попаду в засаду, я убью всех этих ублюдков до последнего. Я пролью их кровь и сокрушу их сердца.
— Нет, ты этого не сделаешь.
Она дергается вперед. По общему признанию, она сильная, вероятно, из-за адреналина и боли, которая хмурит ее брови. Но она недостаточно сильна, чтобы оттолкнуть меня.
Когда эта тактика не срабатывает, она использует свою винтовку, чтобы попытаться ударить меня, но я легко хватаю ее за конец, вырываю из ее рук и бросаю на ближайший диван.
Поэтому она хватается за мою винтовку, как гребаный выживший, не заботящийся о своей жизни. Я снимаю ее с плеча и бросаю на стул.
Разве это ее останавливает? Конечно, нет.
Она почти вступила со мной в рукопашный бой, прекрасно зная, что ей не победить. Ее удары злобны, полны презрения и сосредоточены на одной цели, пройти сквозь меня к двери.
Я пинаю ее в голень, и она падает на колени на деревянный пол, но тут же вскакивает, защищая лицо кулаками.
Поэтому я делаю это снова, на этот раз сильнее, так что глухой стук разносится в воздухе вокруг нас. Если я ударю ее по-настоящему, я обязательно снова разорву ей швы, так что это, вероятно, единственный способ заставить ее сдаться, не прибегая к нанесению телесных повреждений.
Маленькая дрянь действительно встает на ноги, хотя на этот раз медленнее, и принимает боевую стойку. Настороже, трясущиеся ноги едва удерживают ее в вертикальном положении, а лицо красное.
Я создаю иллюзию, что снова собираюсь схватить ее за ноги, и она отступает назад, но когда она это делает, я хватаю ее за горло и прижимаю к ближайшей стене.
Все ее тело обмякает, то ли из-за удара, то ли из-за моей близости, я не знаю.
Она даже не пытается вырваться из моей хватки, но она пытается пнуть меня. Я крепче сжимаю ее шею, давая ей достаточно места, чтобы дышать, но не настолько, чтобы спровоцировать драку.
— Приди в себя к чертовой матери. Если ты уйдешь, ты умрешь.
— Да будет так — покорность в ее тоне окончательна и решительна, когда она высоко держит голову. — Какой смысл жить, если я даже не могу защитить себя или кого-либо вокруг меня? Если я должна продолжать жить после того, как потеряла так много людей, то я бы предпочла этого не делать!
Злые слезы текут по ее щекам и цепляются за подбородок, прежде чем попасть мне на руку.
— Отпусти меня, Кирилл.
— Я спас тебя не для того, чтобы лично отправить тебя на смерть.
— Почему ты спас меня? — её тон слабеет. — Тебе не следовало этого делать. Если бы ты этого не сделал, Надя и Николай были бы все еще живы.
— Мы этого не знаем. Никто этого не знает. Но одно можно сказать наверняка. Если ты вернешься туда, все усилия, которые они вложили в тебя, будут напрасны — я отпускаю ее. — Если это то, чего ты хочешь, давай прямо сейчас.
Ее губы поджимаются, затем она стискивает зубы и издает звук абсолютного отчаяния.
На этот раз она, кажется, не может сдержать слез, которые льются ручьем, заливая ее подбородок. Она пытается стереть их с лица, но, к сожалению, ей не удается положить им конец.
— Почему я такая слабая? — она вытирает глаза обеими руками, даже когда плачет, как ребенок.
— Ты не слабая — я похлопываю ее по плечу. — Ты просто человек.
Это всего лишь простой жест и несколько слов, чтобы заставить ее прийти в себя, но это, как если бы я открыл ящик Пандоры. Саша наваливается на меня всем своим весом. Ее голова склоняется на мою грудь, и ее сопение эхом разносится в воздухе.
— Я не могу…Я просто не могу перестать думать о том, что все это из-за меня.… Все умирают, потому что я существую в их жизни…
Кто такие все?
Однако я не спрашиваю об этом, прекрасно понимая, что она не в том состоянии духа, чтобы отвечать. Или что, если я все-таки спрошу, она может отстраниться, а мне этот вариант не нравится.
Она кладет подбородок мне на грудь, глядя на меня такими несчастными и полными боли глазами, что они кажутся почти черными.
— Я проклята?
— Только если ты веришь, что это так. Попытайся думать, что это не так.
Ироничная улыбка приподнимает уголки ее полных губ.
— В твоих устах это звучит так просто.
— Ты можешь сделать это проще.
Она снова прячет лицо у меня на груди и утыкается носом в мою одежду. Моя рука дергается, но я понятия не имею почему, чтобы отстранить ее или прижать ближе к себе. Одно можно сказать наверняка, ее близость стала чертовски невыносимой с того дня, как она, неосознанно «трахнула» меня.
Я был в нескольких секундах от того, чтобы прижать ее к земле, сорвать с нее одежду, прокусить ее кожу и трахать ее, пока она не заплачет и не закричит.
С тех пор, каждый раз, когда она приближалась ко мне, у меня возникали одни и те же образы. Только они усилились в десять раз.
Например, прямо сейчас.
Не имеет значения, что она горюет или испытывает момент слабости, который она так ненавидит. Все, о чем я могу думать, это кусать, оставлять метки и посасывать ее кожу. Может быть, даже конфисковать эти слезы, чтобы они принадлежали только мне.