— Понял. — Мишель встал, чувствуя, что начинает подчиняться властному голосу американца.
— Идите! — услышал он приказ, а когда взялся за ручку двери, прозвучало: — Завтра в шесть тридцать на набережной мы с вами встретимся. «Джоггинг» — прекрасная вещь, и ни в коем случае не прекращайте им заниматься… Мохаммед!
Превращение, произошедшее с симпатягой американцем, ставшим жестким и властным, только теперь неприятно поразило Мишеля. Но он тут же вспомнил, что даже не поблагодарил Джеремию Смита за помощь, и решил, что американец, наверное, просто поражен его невежливостью. Иначе с чего бы это ему вдруг стать таким официальным и сухим? Ладно, успокоил себя Мишель, сейчас главное не это, главное — скорее в штаб фалангистов, скорее к Фади — узнать, что он потребует за освобождение Саусан, и кто знает — может быть, Саусан сегодня уже будет на свободе!
…Все произошло так, как и говорил Джеремия Смит. Часовые у входа в штаб фалангистов — старомодное трехэтажное здание, выходящее фасадом на широкий проспект, главную магистраль восточного Бейрута, были предупреждены, и как только Мишель, назвавшись Мохаммедом, сказал им, что пришел к Фади, сразу же пропустили его. Молодой франт с тонким интеллигентным лицом, привычно похлопал его по карманам, по бокам, даже по брючинам и затем, убедившись, что у Мишеля нет оружия, приказал следовать за ним. В тесном подъезде на лестничной клетке первого этажа стоял ободранный канцелярский стол с телефонами, за которым сидел пожилой человек в форме ливанской армии, но с фалангистскими нашивками на рукавах. Он тоже был предупрежден о приходе Мохаммеда и сейчас же позвонил куда-то, бросив в телефонную трубку несколько тихих коротких фраз, потом кивнул, давая понять, что Мишель может пройти. Франт жестом приказал Мишелю следовать за ним, и они вошли в мрачный, полутемный коридор первого этажа, куда выходили плотно прикрытые двери. В конце коридора в старом мягком кресле дремал старик часовой, положив поперек колен американскую винтовку «М-16». Заслышав приближение Мишеля и его провожатого, он встрепенулся и выпрямился, спрашивая взглядом, в чем дело.
— К полковнику Фади, — бросил ему франт и раскрыл дверь справа от часового. Он пропустил Мишеля и отступил в полумрак коридора.
За дверью оказалась просторная, скудно обставленная комната. Два больших окна ее были забраны решеткой из толстых металлических прутьев. За старым столом, покрытым видавшим виды серым пластиком, сидел Фади — в полной фалангистской форме, но без знаков различия: то, что Фади именовался полковником, Мишель услышал здесь впервые. Фади о чем-то вполголоса говорил по радиотелефону.
Увидев Мишеля, Фади подмигнул ему, как старому знакомому, и указал взглядом на один из двух старых металлических стульев, стоящих перед столом, предлагая сесть и подождать, пока он окончит разговор.
Мишель послушно сел. Дверь закрылась, и он остался наедине с фюрером фалангистских боевиков. Фади продолжал разговор по радиотелефону, вернее, бросал время от времени в трубку «да» — «айва…», «айва…», «айва…», не забывая, однако, кивать Мишелю, предлагая ему набраться терпения.
В комнате было холодно, сыро, неуютно. Казалось, что все здесь временное, случайное — и стол, за которым сидел Фади, и два металлических стула, и канцелярский, обитый черным потертым кожзаменителем диван у серой стены, украшенной развернутым полотнищем ливанского флага — большой зеленый кедр на белом фоне, сверху и снизу — широкие красные полосы. За спиной Фади на стену были наклеены отпечатанные типографским способом портреты основателей Ливанской фалангии Пьера Жмайеля и двух его сыновей — Башира и Амина. На стене напротив окон красовались яркие типографские плакаты, изображающие молодцеватых фалангистов в боевой форме, с оружием в руках защищающих Ливан от палестинцев и «красных заговорщиков».
Фади, наконец, положил трубку, выставил локти на стол, подпер руками щеки и дружески кивнул:
— Ну?
Он ожидал, что Мишель заговорит первым о цели своего визита. А у Мишеля пересохло в горле, он оробел и не знал, с чего начать. Молчание могло затянуться, но в этот момент в дверь робко постучали, и, не дожидаясь ответа, в комнату вошел старик часовой — без оружия, но с латунным, давно не чищенным подносом в трясущихся руках. На подносе стояли две чашечки кофе и два высоких, запотевших стакана с ледяной водой.