– Армия подошла, – подтвердил Пахом. – Кто-то возле нас встал, а так все там, – указал он на юг.
Я повернул голову. Окружавшие Малоярославец холмы все были в желтых точках костров – как будто кто-разбросал горящие свечи.
– Идемте, ваше благородие, – позвал Пахом.
Мы подошли к костру. Я сел на притащенный кем-то чурбак. Денщик подал мне котелок и ложку. Я зачерпнул горячее варево и поднес ко глазам. Щи?
– Так, точно ваше благородие! – подтвердил Пахом.
– Капусту где взяли?
– У местных обывателей. Не подумайте, ваше благородие, – заторопился денщик. – Все по чести. На трофеи сменяли. За топор хранцузский целый воз насыпали.
Я бросил ложку в рот, прожевал. Вкусно! Но…
– Это не конина.
– Поросенка у обывателей купили, – подтвердил Пахом. – Их благородие поручик Синицын велели. Надо, говорит, нашего капитана как след накормить. Не будь его, легли бы на лугу. Офицеры денег собрали. Поросенок – сеголеток, пуда четыре был. Всем хватило: офицерам, унтерам, даже егерям перепало. Новобранцы конину ели, но она тоже мясо. Животы набили аж трещат.
Слушая его, я работал ложкой, заедая горячие щи хлебом – слегка черствым, но все равно вкусным. Кстати, знаете, как здесь готовят щи, по-армейски «приварок»? Сначала в котел бросают предварительно взвешенные большие куски мяса. Когда сварятся, достают и снова взвешивают – не сжульничал ли повар? Затем в горячий бульон бросают капусту, картошку или репу и варят до готовности. И только потом в щи закладывают мелко нарезанное мясо. Это варево готовили также, разве что мясо не взвешивали – котелке его полно. Вкусно и сытно.
Из темноты шагнул Синицын. Встав, вытянулся.
– Приятного аппетиту, господин капитан!
– Спасибо, Антип Потапович! – поблагодарил я. – Присаживайтесь. Есть будете?
– Благодарю, сыт, – отказался подпоручик, опускаясь на поднесенный Пахомом второй чурбак. Гадом буду – натащили из города. Дрова для костров явно оттуда.
– И меня накормили до отвала, – сказал я, отставляя котелок. Денщик подхватил его и скользнул в темноту. – Как дела в батальоне?
– Люди накормлены и приведены в порядок, – доложил Синицын. – Отдыхают.
– Меня никто не искал?
– Никак нет.
– Французы через реку лезли?
– Побоялись – наши крепко из пушек палили. Кухарев с немцем все заряды расстреляли. К нам вернулись, там стоят, – он указал рукой.
– Накормили?
– Само собой, – кивнул Синицын, – хотя тут некоторые ворчали, что не заслужили. Худо нам без пушек пришлось. Едва отбились.
– А с чего запоздали, ведомо?
– На мосту застряли – гнилой оказался. Пришлось заново ладить. Там все стояли. Нас казаки через брод провели, а им он неведом был. Зато пушки все доставили.
Обычный армейский бардак: правая рука не знает, что делает левая.
– Платон Сергеевич, – внезапно спросил Синицын. – Что вы французам кричали? Кто такие пидоры?
– Ну… – смутился я. Надо же, запомнил. – Это содомиты по-французски.
– Ага, – кивнул подпоручик. – То-то они взъярились. А кровавая гэбня?
Блин! И вот что ему ответить? С чего меня понесло? Надо быть осторожным в словах, хотя в тот миг об этом меньше всего думалось. От мучительного поиска ответа меня спас близкий топот копыт. Из темноты появился всадник. В свете костра блеснули золотой горжет на груди и аксельбант на плече.
– Господа! – объявил офицер. – Мне нужен капитан Руцкий.
– Это я, – встал я с чурбака. Следом вскочил Синицын.
– Уф! Насилу разыскал, – пожаловался офицер, спешившись. – Темно, войска перемешались. Считай, час брожу. Позвольте представиться, адъютант главнокомандующего, князь Тенишев.
– Присаживайтесь, ваше сиятельство! – предложил Синицын, указывая на чурбак.
– Некогда, – отмахнулся Тенишев, но, подумав, все же сел. Я – следом. – Светлейший послал меня за вами, господин капитан. Хочет видеть.
Это с чего? Да еще целого князя на поиски отрядил? Хотя тех в ставке – как собак нерезаных.
– Я распоряжусь, чтобы господину капитану подготовили лошадь, – сообщил Синицын.
– Шпагу и шляпу генеральские не забудь, – сказал я, подмигнув. Подпоручик кивнул и исчез в темноте.
– Пахом! – позвал я.
Денщик выступил в свет костра.
– Кивер и палаш!
Пахом исчез. Обратно явился почти сразу с обеими предметами в руках. Я надел перевязь, пропустив ремень под эполетом, затем нахлобучил на голову кивер.
– Он у вас испорчен, – заметил Тенишев.
– Француз разрубил саблей сегодня днем, – сказал я. – Другого нет.