Лёшка мял пальцами шикарный мех. Действительно красивый и редкий был волчище.
– Ладно, Иван Карпыч, конечно же, я беру. Буду с ним на парадном мундире перед генералами красоваться. Нашивайте его на мой картуз, братцы!
Обстановка в ресторации «Bouillon» француза Жозе Гастара была шикарной. Все стены здесь были задрапированы штофом – шёлковой тканью с рисунком. Каждый из больших и малых залов и даже просто из небольших комнаток имел свою, неповторяющуюся в других помещениях расцветку. В большом зале, там, где сейчас стоял Алексей, на стенах был красный штоф с белыми лилиями, поверх него и в обрамлении больших окон шла изящная лепнина. В качестве декора здесь использовалось огромное количество зеркал в резных и массивных золочёных рамах. Залы освещали огромные роскошные люстры, бра и подсвечники. У стен стояли многочисленные античные скульптуры, статуэтки и другие декоративные предметы интерьера.
Пол был выложен лакированным наборным паркетом, а на потолке красовалась изящная плафонная живопись.
Да, в таких шикарных помещениях Егорову пока бывать не приходилось ни в той, ни в этой его жизни!
– Идут, идут! – пронесся шёпот, и пошло движение по всему большому, заполненному людьми приёмному залу. Алексей стоял в самом его конце, в углу, с правой стороны от парадного входа. Здесь было очень тесно. Весь обзор перед ним заслоняли трое высоких и тучных штаб-офицеров. С левого бока его подпирали, и время от времени на него высокомерно поглядывали два хлыща в гвардейской форме. Как видно, им вообще было непонятно присутствие здесь молодого офицера столь низкого для этого приёма ранга. И, обсуждая Егорова между собой вполголоса на французском, они уже, похоже, разобрали по косточкам и его самого, и его армейский парадный мундир. Позади Алексея стояло только трое господ в чёрном штатском, бывших, по всей видимости, из местной валашской аристократии. Весь зал здесь был заполнен в основном мужчинами в военной форме. Впереди виднелось лишь несколько гражданских, судя по всему, из самых высоких чиновников дипломатического корпуса. Да присутствовало ещё с десяток разодетых дам, по-видимому, из жён господ генералов или сановников.
Оркестр, расположившийся в боковой нише, очевидно, по сигналу распорядителя торжественно ударил Преображенский марш. Под эту величественную музыку, родившуюся ещё при Петре-батюшке, перед приглашёнными вышел сам генерал-фельдмаршал со своей ближней свитой. Оркестр замер, и Румянцев громогласно, на весь зал продекламировал:
– Слава всепресветлейшей, державнейшей, великой государыне императрице, Божией милости Екатерине Алексеевне, Самодержице Всероссийской!
– Слава! Слава! Слава! – отозвался сотнями голосами огромный зал.
– Наша армия утвердила знамя империи на берегах Чёрного моря, Днестра и Дуная. В многочисленных больших и малых битвах османское войско было побеждено и теперь трепещет в ожидании прихода на Балканы храброго росса, – несколько пафосно продолжил свою речь Пётр Александрович.
«Ну да, всё как обычно, мы самые сильные и храбрые, враг дрожит и от нас бежит, а мы всех очень скоро и легко победим, но вот только нужно ещё приложить немного усилия, и тогда всё непременно будет хорошо, бла-бла-бла», – думал Лёшка, не особо вслушиваясь в речь полководца. Перед глазами его сейчас стояли окровавленные бастионы Селистрии. Груды тел, умерших от болезней, сбрасываемых в глубокую траншею, а потом посыпаемых сверху известью. Густая грязь Варны, по которой два солдатика канонира, упираясь, тащат своего безрукого товарища. И этот последний залп с галиота «Дунаевца», уходившего с русским арьергардом на левый берег.
«Алла! Алла! Алла!» – торжествующе кричат скачущие по берегу сипахи и палят в сторону судна.
«Отсалютуем османам на прощание! – кричит Кунгурцев и разворачивает галиот бортом к берегу. – Канониры, дальней картечью заряжа-ай! Орудия то-овсь! Огонь!»
– Верноподданные нашей государыни императрицы проявили высокое мужество и отвагу в боях с неприятелем. И сегодня я имею честь вручить Императорские Военные ордена Святого Великомученика и Победоносца Георгия пятерым нашим героям. Этот орден, утверждённый императрицей самолично и только лишь четыре года назад как высшая награда за личную доблесть в бою, имеет свой особый статут! – И фельдмаршал, развернув свиток торжественно зачитал: – «Ни высокая порода, ни полученные пред неприятелем раны не дают право быть пожалованным сим орденом: но даётся оный тем, кои не только должность свою исправляли во всём по присяге, чести и долгу своему, но сверх того отличали ещё себя особливым каким мужественным поступком или подали мудрые и для Нашей воинской службы полезные советы… Сей орден никогда не снимать: ибо заслугами оный приобретается».