Зимин протянул мне два листа.
Я сел на свободный стул и принялся читать. У Дубограева был отвратительный почерк, и мне приходилось по нескольку раз перечитывать одно и то же корявое предложение, чтобы понять, о чем он пишет. Постепенно я привык к его каракулям, и чтение пошло быстрее.
— Гена, — обратился я к нему, — давай поговорим, потом допишешь.
Дубограев разогнулся, положил ручку и, судя по сосредоточенному выражению, приготовился к разговору.
— Гена, сколько за вами «КамАЗов»? Не хочу тебя обманывать и сразу предлагаю рассказать по-честному. Все и сразу. Ты знаешь, я не хочу, чтобы вас с братом осудили на большие сроки. Я хорошо знаю, что у вас одна старенькая мать. Вы ведь, может, и не увидите ее живой. Пусть она хоть умрет, зная, что вы с братом обязательно выйдете на волю, а не всю жизнь проведете в колонии. Сейчас может получиться следующая картина. Ты признаешься, предположим, в пяти кражах. Тебя судят за эти пять краж. Ты получаешь шесть лет. Затем вдруг выясняется ваша причастность еще к трем кражам. Вас вновь судят и добавляют года по два. Потом вновь суд по вновь выявленным эпизодам. А у вас уже имеется две судимости, и суд вас признает особо опасными рецидивистами. Результат — особый режим и максимальный срок. Ты ранее судим и, наверное, правильно меня понимаешь? Проще для тебя и брата пройти по одному делу, пусть и по многоэпизодному, но одному, чем через десятки уголовных дел.
Геннадий сосредоточенно смотрел на какой-то ему одному известный предмет и молчал.
У меня создалось впечатление, что он или не слышит, или не понимает, о чем ему толкуют.
— Гена, слышишь меня? Понимаешь, о чем я говорю? Ну, если ты сказал «а», то, по-моему, стоит сказать и «б». То, что ты написал в своей явке с повинной, можешь забрать с собой. Я все хорошо знаю и без тебя. Мне об этом рассказали твои друзья из Казахстана. То, что ты так старательно пишешь сейчас, — туфта. Прибереги сказки для своих сокамерников.
Я достал из кармана записную книжку, полистал ее и нашел нужную страницу:
— Гена, а почему бы тебе не рассказать вот об этих кражах?
Я не спеша начал зачитывать даты, марки «КамАЗов», цвета кабин, наличие в них спальников и т. д. Лицо Геннадия заметно потемнело.
— Ты знаешь, откуда у меня все это? Это все рассказал буквально час назад твой родной брат, Георгий. Он все это изложил уже и следователю. А самое главное, он утверждает, что это ты вовлек его в эти преступные дела!
— Врешь ты все, милицейская харя, — озверел Геннадий. — Я знаю брата, он никогда меня не оговорит! Он сам потянет дело, а меня не запалит!
— То, что ты мне не веришь, дело твое! Тогда ты мне объясни, от кого я мог узнать о ваших кражах? Кто, кроме твоего брата, мог мне об этом рассказать? Забирай свою явку и вали в камеру! Никаких явок мне от тебя не нужно! Мы и без них докажем все преступления. И твой родной брат мне поможет, он в отличие от тебя еще не пропил свои мозги!
Геннадий сверкал глазами и явно не верил мне, однако факты говорили сами за себя.
— Юра, отведи его в камеру, он мне больше не нужен! Зачем с этим дураком возиться, время зря тратить. Пусть сидит сколько хочет. Я что-то не пойму его. Сперва рассказывал, потом начал дурить нам голову. Слышишь, Геннадий. Двойной правды не бывает. На двух стульях не усидишь. Ты хочешь и нам угодить, и воровскую честь сохранить. У тебя такой финт не пройдет. Начал рассказывать, рассказывай до конца. Думаешь, я не помню, как ты первым поднял руки при задержании? Жаль, что этого не видел твой брат, он бы нашел, что тебе сказать.
Зимин отложил учебник истории и повел Дубограева в камеру.
Минут через десять Зимин зашел ко мне.
— Юра, мне не нравится твое отношение к делу. Ты или учись, или работай. А так дело не пойдет. Ты же знаешь, о чем рассказывал мне Морозов. Я ведь от вас этого не скрывал? Так почему же ты допускаешь, что бы этот алкоголик писал всякую туфту? Кто его заставлял, они с братом сами предложили Шиллеру этот бизнес. Задержанного преступника надо всегда держать в напряжении. Сейчас Геннадий, наверное, сломал себе голову, просчитывая, мог ли брат вложить его. Вот и пусть ломает. Чем больше сомнений, тем быстрее наступает момент истины. Пусть они перегрызутся между собой. Чем больше грызни, тем легче работать. Манипулируй ими. Одному говори, что это сказал его брат. Другому наоборот. Вот так надо с ними разговаривать, а не читать на работе книги по истории партии!
Зимин не ожидал от меня такой выволочки и подавленно сидел на стуле, даже не пытаясь возражать. Глядя на него, я не стал продолжать, сочтя, что и так сказал достаточно. Чтобы сгладить атмосферу, я произнес спокойно и доброжелательно:
— Теперь, Юра, надо будет только внимательно с ним поработать. Думаю, через день Геннадий созреет, и сам будет проситься к тебе, чтобы написать настоящую явку, если на тот момент в ней будет прямая необходимость.
— А что было в явке, которую вы прочитали? — спросил он.
— Геннадий писал о преступлении, за которое его задержали с братом. При этом всю вину он перекладывал на этих двоих, из Казахстана, то есть они украли, а братья, не знали, что «КамАЗ» краденый. Что по их просьбе они договорились с охранником стоянки. Ловко они решили эту проблему. Думаю, что это они обговорили с братом еще дома, просто так, на всякий случай. Одно дело, Юра, просто рассказать, а другое — изложить на бумаге. Бумага — это уже документ в уголовном деле.
Не успел я закончить, как дверь кабинета раскрылась настежь. В дверях стоял Балаганин.
— Шеф, задержали только одного, остальных дома нет! Я оставил во всех адресах засады! — возбужденно доложил он, налил себе воды и залпом выпил.
— Ты знаешь, этот гад, — толкнул он стоящего рядом с ним мужчину, — еще пытался оказать сопротивление, схватился за кухонный нож! Ладно, я среагировал, а то бы порезал кого-нибудь.
Я взглянул на задержанного, стараясь понять его поступок. Передо мной был невзрачный мужчина лет сорока-сорока пяти. Его широкое азиатское лицо не выражало никаких эмоций. Под его левым глазом фиолетовым цветом наливался свежий синяк.
Стас достал из кармана своего пиджака паспорт, водительское удостоверение и несколько путевых листов.
— Шеф, если желаешь с ним пообщаться, то я его оставлю, а если нет — спущу в камеру, пусть там отдохнет. Мы с ребятами перехватили его у магазина, ладно, участковый заметил, а то бы смылся. Я сейчас сгоняю в его квартиру, и с ребятами произведем обыск.
— А кухонный нож-то откуда взялся?
— Он его с прилавка магазина схватил, представляешь, громадный такой, как ятаган, — как ребенок описывал Стас.
Он еще налил себе полный стакан воды, выпил и направился из кабинета.
Яхин Сергей приехал в Набережные Челны на всенародную стройку вместе со своей молодой женой. Несмотря на протесты, их поселили в разные общежития, его в мужское, ее в женское. Виделись они редко, не чаще раза в неделю, потому что работали на строительстве сборочного завода в разные смены. Время шло, но очередь на квартиру практически не двигалась. Первой не выдержала жена и, бросив все, уехала к родителям в Павлодар. Оставшись один, Яхин пристрастился к спиртному. У него появились друзья и подружки. Одна вечеринка, как правило, плавно перетекала в другую. Пьяные будни были беспросветны, как и вся жизнь Яхина.
Однажды, придя на работу после очередной пьянки, он узнал, что администрация предприятия уволила его по статье три дня назад.
Как-то поздно вечером, возвращаясь полупьяным из компании, он попал под машину. Черная «Волга», не сумев вовремя затормозить, ударила его в бок. Очнулся Яхин в больнице скорой помощи. У него были сломаны ноги и ребра с левой стороны. По словам лечащего врача, Яхину еще повезло. Будь он трезвым, удар для него мог оказаться смертельным.
Недели через две его в больнице навестил водитель «Волги» — принес ему сок, фрукты и бутылку коньяка армянского разлива.
— Ты извини меня, брат, — сказал водитель. — Ты ведь сам виноват, я просто не успел среагировать, когда ты бросился под колеса.