Нет, ерунда. Зачем им ключи? Нормальный человек в таком случае обязательно поменяет замок, и нормальный вор не может не понимать этого. К тому же у вора есть отмычка.
Полторы тысячи долларов, отложенные на машину, оказались на месте, в верхнем ящике письменного стола. Воры нашли бы моментально. В деревянной шкатулке среди серебряных безделушек лежали старинные прабабушкины серьги, золотые, с настоящими бриллиантами, и тоненькое золотое колечко с изумрудом, папин подарок на шестнадцатилетие. Все было цело, а ведь шкатулка стояла на самом виду, на туалетном столике.
Может, все-таки позвонить в милицию? И что сказать? «Пропали запасные ключи, окурок у двери валяется, в туалете мужской мочой воняет?» Нет, не то. Нужен хороший юрист, чтобы посоветоваться… Да, срочно нужен юрист.
Лена взглянула на телефонный столик, на котором всегда лежала ее разбухшая старая, потрепанная записная книжка. В этой книжке были телефоны практически всех ее знакомых за последние пятнадцать лет: ее сокурсников, коллег, друзей, приятелей, людей, у которых она когда-то брала интервью, авторов, которых редактировала и публиковала, – словом, номеров было, наверное, больше тысячи.
Книжку эту Лена никогда не выносила из дома, не перекладывала в другое место. Она как бы срослась с телефонным столиком, стала его частью, а потому и не замечалась.
Но книжки не было. И в тот момент, когда Лена это обнаружила, зазвонил телефон. Она схватила трубку. Вот сейчас человеческий голос – все равно чей прекратит этот кошмар и все встанет на свои места…
– Алло, я слушаю!
Ответом было молчание.
Телефонное молчание всегда можно отличить от неполадок на линии: оно живое, дышащее, жуткое. И тем не менее, прежде чем повесить трубку, Лена сказала:
– Вас не слышно. Перезвоните.
Теперь уже думать и приходить в себя было некогда. Лена натянула свободное трикотажное платье, в небольшой кожаный рюкзачок бросила зубную щетку, пасту, бутылочку шампуня, нераспечатанные колготки, пару маек, прочие мелочи. Ей часто приходилось ездить в командировки, набор необходимых вещей был всегда под рукой. Собраться она могла за пять минут.
Заколов еще совершенно мокрые волосы, Лена накинула на голову шерстяной шарф. Сапоги, длинное теплое пальто, рюкзак, сумка… Еще секунду подумав, она вбежала в комнату, взяла доллары из ящика, часть запихнула на дно рюкзака, под вещи, часть положила в маленькую сумочку. Потом надела на палец папино кольцо, а прабабушкины сережки бросила в карман пальто – некогда было разматывать шарф и вдевать их в уши. Теперь последнее – пресс-карта.
Международная пластиковая пресс-карта, размером чуть больше сигаретной коробки, валялась на холодильнике, под мешком с хлебом. В другой ситуации Лена, наверное, потратила бы на поиски полчаса, а сейчас нашла моментально.
Теперь все. Перед тем как захлопнуть дверь, она подсунула под внутренний половичок ампулу с йодом, а вторую – под половичок на лестничной площадке, перед своей дверью.
Лифт был занят. Лена ждать не стала, пошла пешком. Пройдя два лестничных пролета, она услышала, как лифт остановился на ее пятом этаже и рванула по лестнице вниз.
У подъезда стояла машина «скорой помощи», обыкновенный белый, заляпанный грязью микроавтобус с красными полосами и цифрами 03 на боках. Шофер, куривший в кабине, не обратил на вышедшую из подъезда женщину никакого внимания. Быстро пройдя мимо, Лена заставила себя оглянуться и запомнить номер.
Не замечая мелкого ледяного дождя, она побежала к метро.
Глава 4
Зотова пришла домой в половине пятого утра совершенно разбитая. Час назад мальчики позвонили ей по сотовому телефону и сообщили, что в квартире никого нет. Она велела им найти запасные ключи, телефонную книжку и какую-нибудь фотографию хозяйки, но при этом следов не оставлять и ждать в машине где-нибудь поблизости.
Амалия Петровна любила свою просторную, идеально чистую и уютно обставленную квартиру, в которую переехала два года назад из однокомнатной клетушки в «хрущобе». Вот уже двенадцать лет, после развода со своим последним мужем, она жила одна. Детей у нее не было и быть не могло – не из-за проблем со здоровьем, она была удивительно здоровым человеком, при желании могла бы нарожать кучу детей. Но желания не было.
Амалия Петровна терпеть не могла все, что связано с беременностью, родами, младенцами. Все это, по ее мнению, делало женщину беззащитной и жалкой, придавало ей нечто животное.
Во время родов любая, даже самая сильная женщина превращалась в бессмысленную, воющую от дикой боли самку. Куда девались красота, интеллект, независимость?
Амалию Петровну всегда поражало, почему неуемные бабы, пережив столько боли и унижения, решаются рожать по второму и третьему разу. Лично ей страсть к размножению была глубоко противна.
Но зато ее увлекало ощущение своей полной власти и над бабой, и над вылезающим из нее красным, склизким детенышем. Потом этот детеныш может стать кем угодно – серым обывателем, гением, убийцей, – но в момент родов и он, и его обезумевшая от боли мамаша зависят от ее воли. Несколько неверных движений, небольшая задержка во времени – да мало ли что может случиться? В учебнике судебной медицины черным по белому написано:
«Наибольшее число ошибок, приводящих к роковым последствиям, встречается в практике акушеров-гинекологов… Врачебные ошибки в медицинской практике не являются преступлением и не влекут за собой уголовной ответственности».
Ошибки случались у всех – от усталости, по недомыслию, от лени и небрежности. У Амалии Петровны процент ошибок был меньше, чем у ее коллег, и никогда они не были случайными. Всегда и во всем она отдавала себе отчет.
Нет, Зотова не была сумасшедшей садисткой. Она была отличным, опытнейшим врачом. Но иногда, крайне редко, позволяла себе небольшие «промашки». Ее право на «ошибку», от которой зависят жизнь и смерть, было вполне законным, и это давало ей ощущение собственной силы и значимости…
В половине восьмого утра ее разбудил телефонный звонок.
– Доброе утро, Амалия Петровна. Капитан Савченко беспокоит. К нам тут заявление поступило.
– Какое заявление? В чем дело? – Зотова терла глаза. Она никак не могла по-настоящему проснуться, к тому же ждала совсем другого звонка.
– По телефону читать не хочется. Может, вы к нам в отделение зайдете? Или, если хотите, я сам к вам подойду через часик. Устраивает?
– Константин Сергеевич, что случилось? Объясните толком, какое заявление?
– Да вы не волнуйтесь, Амалия Петровна, ничего серьезного, ерунда какая-то. Но поговорить надо.
– Хорошо. Я жду.
На самом деле капитан Савченко понимал, что поступившее заявление вовсе не ерунда. Недаром младший лейтенант Круглов задержался после ночного дежурства, чтобы доложить именно об этом заявлении ему, Савченко, лично.
Когда Савченко прочитал страницы, исписанные красивым почерком, в голове у него кто-то будто рявкнул: «Все. Началось!»
– Сумасшедшая какая-то писала. Можно было бы и не докладывать. Ну, что стоишь? Спать иди.
Он посмотрел на Круглова и встретил недоуменный взгляд голубых глаз младшего лейтенанта.
– Нет что вы, товарищ капитан, она не сумасшедшая, она нормальная.
– И где сейчас эта твоя нормальная?
– Как где? Я Кузнецова попросил домой ее отвезти. Она ведь босиком была, замерзла, устала.
– Отлично, Круглов, отлично. Ты теперь всех босых бомжих будешь на казенной машине по домам развозить? Задержать ее надо было, вот что!
– Да за что ее задерживать? Не бомжиха она. Нормальная женщина, к тому же беременная. Паспорт у нее в порядке.
– Ладно, Круглов, проехали, – тяжело вздохнул Савченко. – Ты хоть этот бред не регистрировал?
– Зарегистрировал… Савченко поморщился.