— Малярия.
— Ты принимал лекарства?
— Не те, которые были нужны.
— С ума сойти, неужели тебе не прописали мефлохин, хингамин, прогуанил, дараприм… — Названия слетают с моих губ помимо моей воли.
Он не утруждался приемом антималярийных препаратов на начальной стадии болезни. Он даже не знал названий лекарств.
Возникает пауза, довольно неловкая. «Давай, скажи что-нибудь дельное» — приказываю я себе.
— Ужасно, но я не видела свою маму с шестнадцатилетнего возраста, — выпаливаю я. — А она была модным дизайнером, и все здесь знают ее.
Я много лет ни с кем о ней не говорила, и вдруг все эти неприятные вопросы. — Это неожиданно даже для меня самой. Зачем я вываливаю все это на него? Сумасшествие, да и только.
Он слегка наклоняется, внимательно глядя на меня.
— Почему ты не виделась с ней? — с искренней заинтересованностью спрашивает он.
Стоило мне только начать говорить об этом, как меня буквально понесло:
— Она просто ушла из дома. Она не объяснила почему. Должно быть, из-за карьеры. Мода поглотила эту милую, нормальную, практичную женщину. Она отняла у меня мать. — Надеюсь, в моем голосе не слишком много горечи.
Джеймс, кажется, не склонен ее осуждать.
— Что ты имеешь в виду?
— Она занялась дизайном, потому что любила шить. Это было творческое стремление, а не погоня за гламуром и не стремление увидеть свое фото в журнале. Когда я была маленькой, мы с ней были моделями — в журнале «Маккол».[14]
— Продолжай, — просит Джеймс.
Проходящая мимо загорелая девушка в вызывающе облегающем белом топе на бретельках внимательно смотрит на нас, но он не замечает ее.
— Как бы то ни было, моя мама увлеклась дизайном и хотела создавать настоящие вещи — с аппликациями, из шелка, с дорогой подкладкой. Чтобы осуществить свои мечты, ей нужен был Манхэттен. Тогда моя тетя Виктория еще не могла помочь ей своими связями.
— Тетя Виктория?
Ах да, он же ничего не знает про Викторию.
— Моя тетя, я живу сейчас у нее, и устроила мне эту стажировку. Она удачно вышла замуж, и теперь Виктория — известный дилер произведений искусства. Но тогда, много лет назад, Эва все делала на свой страх и риск.
Он кивает. Я продолжаю свои подробные объяснения. Со мной такое случается, когда я нервничаю.
— Она шила первые образцы платьев в нашей гостиной. Я их примеряла — десятилетняя девочка и стандартная модель имеют одинаковые размеры. Потом мы вместе поехали в Нью-Йорк, чтобы показаться издателям и закупщикам. Первые успехи были потрясающими. Мой папа очень волновался за нее. Мы отмечали ее успех в местном кафе-мороженом, когда мама получила первый заказ от магазина. — Я взглянула на Джеймса, чтобы понять, не выгляжу ли я сейчас слишком глупо, но по его лицу трудно было это определить. Конечно, он же из Огайо. Ему все нипочем. — Позже Эва обвиняла моего папу в том, что он мешает ей развиваться, но это было не так. Он никогда не запрещал ей посещать модные вечеринки, хотя его туда не приглашали. Он не возражал против того, что она проводит ночи в городе. Однако она настаивала, что назрел конфликт. Если же он отрицал это, она обвиняла его в пассивной агрессивности.
— Когда вы заметили, что она изменилась? — мягко спросил Джеймс.
— Не знаю. Это происходило постепенно. Она начала посещать Недели высокой моды в Нью-Йорке. И конечно же, всевозможные модные тусовки. А потом и любые другие… К тому времени, когда я стала подростком, у нее начались неприятности. Она приходила домой поздно, и от нее пахло сигаретным дымом. Она вечно опаздывала на последний поезд и возвращалась домой на такси, а это для нас было слишком дорого.
— Это ужасно. Мне очень жаль, Кейт. И это неловко, но… Тревога! Лиллиан! Она направляется прямо к нам.
Я подняла глаза и увидела ее, скользящую в нашем направлении. Так плавник акулы рассекает волну. Ее ледяной отстраненный взгляд пронзает нас насквозь, уходя куда-то вдаль, но она определенно смотрит в нашу сторону. Мы с Джеймсом расступаемся.
— Она могла бы найти себе собеседников получше, — быстро шепчу я.
Но она, видимо, думает иначе, неумолимо подплывая к нам, суровая и нечеловечески прекрасная.
— Мисс Макэллистон. Мистер Труакс. — Ее голос одновременно и бесстрастный, и волнующий.
И снова я чувствую себя пригвожденной к месту. Я вздрагиваю и складываю руки на груди.