Около одиннадцати тридцати приходит сообщение от Аннабел: «Не паникуй. Никто, кроме меня, не знает, что это была ты».
Я отвечаю: «Люди ведут себя странно. Рэйчел и Нина, они обе подозревают меня. Демонстративно».
Аннабел успокаивает: «Да они сплетничают про всех, а твое имя значится в списке сотрудников, приглашенных на вечер. Не обращай внимания».
Я спешу выразить ей свою благодарность: «Спасибо. Спасибо. Спасибо».
Она: «Особо не расслабляйся. Будешь корчиться на горячей сковороде, если Лиллиан тебя заподозрит».
Я стараюсь держаться бодрячком. Но если «Наблюдатель» зрит в корень (и тому имеются доказательства!), то у меня серьезные проблемы — кто-то еще видел меня с Джеймсом в углу, «глубоко втянутой в беседу». А на прошлой неделе, на вечеринке в «Сакс», это была сама Лиллиан. Даже если остальные не станут меня подозревать, она все равно догадается.
День тянется бесконечно долго.
На этот раз Алекса не достает нас своими поручениями. Меня подмывает пройти мимо отдела фото и взглянуть на Джеймса, но я все не решаюсь. Остается каждые тридцать секунд проверять электронную почту в надежде, что он пришлет мне приветик или признание в любви после вчерашнего.
И когда я начинаю уже подумывать о еде, раздается громкий стук в нашу дверь. Я не могу заставить себя повернуться и слышу, как Рэйчел голосом, вибрирующим от благоговейного страха, произносит:
— Привет, Лиллиан! Привет, Алекса!
Я, как при замедленной съемке, разворачиваюсь на своем кресле, чувствуя мгновенно, как вспотели мои ладони. В черной узкой юбке (такие юбки в обтяжку в этом сезоне называют «второй кожей»), черном блейзере и кожаных лакированных туфлях Лиллиан выглядит восхитительно, как готический архитектурный шедевр. Мы встречаемся взглядами. Ее матовые красные губы вдруг искривляются. Это похоже на улыбку. Но это не может быть улыбкой! Лиллиан не может продолжать относиться ко мне дружелюбно, узнав, что я, проработавшая под ее началом так мало, — ее соперница. Особенно после того, как «Наблюдатель» позволил себе непростительный грех — посмеяться над ее возрастом.
Алекса выглядит недовольной — до меня доходит, что бульварная пресса ни разу не упомянула о ней. Неудивительно, что она вне себя от негодования.
— Кейт, — обращается ко мне Лиллиан. — У нас для тебя особый сюрприз.
О Боже!
— Теперь, когда Риз больше нет с нами, ее колонка осиротела. Она вела «Девичий разговор». Мы бы хотели, чтобы ее содержание отвечало запросам молодежи и рубрика стала регулярной.
К чему это они клонят, и что случилось с Риз?
— Лучше, если этим займется человек, не имеющий соответствующего опыта, — добавляет Алекса.
Лиллиан продолжает:
— Лорен сказала мне, что ты хотела бы писать и у тебя даже есть кое-какие идеи.
Они возникли у меня только на прошлой неделе, а кажется, что это было так давно.
— Да, — запинаясь, говорю я.
Нина и Рэйчел обратились в слух.
— Я за «здоровую» моду. В нравственном отношении здоровую. Если бы я вела эту рубрику, то обратила бы внимание читателей на одежду, при производстве которой не использовался рабский труд. Экологически безопасные ткани — и для людей, которые шьют, в том числе. Аксессуары с низким содержанием углерода. Тему можно развивать сколько угодно…
В комнате повисает напряженная тишина.
— Для меня это звучит как РЕТА, — холодно говорит Алекса.
При слове «РЕТА» слышится нервное ерзанье. Нина исподтишка бросает взгляд на Лиллиан в ожидании вспышки гнева. Все в «Тэсти» отлично знают, что наша начальница — личный враг РЕТА.
— Можно ли считать эту одежду «крутой»? — спрашивает Лиллиан.
Здесь словечко «круто» считается высшей формой похвалы. Противоположность «крутости» — «отстой».
— Конечно. — Вспотев, я сбивчиво продолжаю свои объяснения: — Надо же думать и о демографии. Один магазин в Лос-Анджелесе как раз проводит неделю «эко-моды». А торговая марка «Стюарт энд Браун» использует исключительно натуральный хлопок и жертвует часть своей прибыли на охрану окружающей среды. — Я провела собственное исследование.
По выражению лица Лиллиан ничего невозможно понять.