Тело Мангуста сотрясалось под градом ударов. Другой бы уже давно валялся в нокауте, но худой кунгфуист лишь по-кошачьи изгибался, пытаясь уйти от атак, словно в его теле вообще не было костей…
Внезапно картинка смазалась, и я осознал себя в собственном теле.
Я лежал на спине, воткнувшись лопатками в жёсткий японский мат, мои ноги были сцеплены в борцовский захват, а на моем бедре лежал локтевой сустав Мангуста. Обхватив обеими руками его предплечье, я давил книзу, преодолевая силу, которой не может, просто не может быть в руке человека, ломаемой в таком положении.
Я уже видел краем глаза, как медленно, слишком медленно рванулся в нашу сторону Папа Джумбо, стремясь предотвратить фатальную травму…
Но Мангуст не сдавался. Он рванулся, с нечеловеческой силой выдирая руку из захвата, — и мне ничего не оставалось, как прогнуться «мостиком», ставя в нашем поединке логическую точку.
Послышался слабый хруст, рука противника провисла плетью — и тут я ощутил резкую, нестерпимую боль в области икроножной мышцы. Рефлекторно дернувшись, я увидел, что Мангуст висит на моей ноге, вцепившись в нее зубами, словно бультерьер, и жует мое мясо, перехватывая его челюстями и стремясь захватить побольше.
Я резко согнулся, обхватил голову противника и вдавил большие пальцы ему в глазницы. Бесполезно. Я видел, как из уголков его рта брызжет алая артериальная кровь. Моя кровь. Которой я за сегодняшний день и так потерял слишком много. Тварь, грызущая мое мясо, убивала меня, и мне больше ничего не оставалось делать, как резко протолкнуть пальцы в глубь ее черепа.
Над татами разнесся утробный, нечеловеческий вой. Это орал Мангуст, у которого вдруг резко пропал интерес к моей ноге. Потому что собственные глаза всегда важнее чужих конечностей. Чем я и воспользовался. Я полз по татами, потому что у меня уже не было сил подняться, а сзади меня выл-стонал Мангуст. Точно так же, как несколько лет назад в дальневосточной тайге стенал медведь-людоед, в глаз которого я вогнал свою последнюю пулю.
Меня рвали на части десятки жутких тварей с горящими глазами. Казалось, будто в их черепа кто-то вмонтировал по паре ярчайших фонариков, при помощи которых они вполне успешно выискивают на моем теле наиболее аппетитные куски мяса. Несколько странно видеть, как из тебя выдирают шматы плоти, хорошо тебе знакомые, которые ты привык мыть, греть, одевать, холить и лелеять. Оказывается, все это делалось много лет лишь для того, чтобы какая-то собакообразная скотина откусывала их от тебя и с задумчивым видом гурмана проглатывала, прикрывая при этом свои фонари лишенными ресниц веками и анализируя степень благотворного воздействия данной пищи на ее омерзительный организм.
Какой-то особо отвратный гад, сильно похожий на зубастый полуразложившийся труп, повис на моем предплечье и глодал его, словно давно некормленый цепной пес. Мяса на руке уже почти не оставалось, но пошевелиться я не мог, и потому ничего мне больше не оставалось, как безучастно наблюдать за пиршеством.
Казалось бы, какая разница, кто именно тебя сожрет? Но все равно лично я бы предпочел, чтобы в данном критическом положении меня кушал не мертвец со стажем, а хотя бы вон та белая волчица, которую, наверно, оттерли от пиршества более крупные и нахальные сородичи. Она, обернув лапы хвостом, сидела столбиком в сторонке и наблюдала за происходящим. Почему-то мне показалось, что в ее глазах имелась некоторая толика сочувствия. От которой сострадание к самому себе проснулось и у меня. Вместе с некоторыми двигательными способностями.
Наиболее отталкивающим был, несомненно, протухший кадавр. Потому я с него и начал.
Рванувшись всеми оставшимися костями, я немного высвободил руку из его хватки и со всей мочи треснул сжатыми в кулак фалангами по проваленному носу. Кадавр взвыл, взлетел в воздух, завис надо мной и вдруг весьма чувствительно отвесил мне с левой ноги увесистую пощечину. Я попытался отловить летающий труп за конечность, но вторая убедительная пощечина заставила меня отказаться от своих намерений.
И заодно осознать, что зверообразные твари есть не что иное, как разводы на полуоторванных обоях, а летающий труп — лишь тень на потолке от дерева, растущего за давно не мытым окном.
Но на границе перехода от сна к действительности человеческий мозг еще не может адекватно воспринимать ни то ни другое. Потому, когда откуда-то слева ко мне качнулась абсолютно черная тень, я на полном серьезе на мгновение воспринял ее как продолжение кошмара и заорал, готовясь пнуть инфернальное существо изо всей дурацкой мочи. Получилось не очень — из груди вырвался придушенный хрип.