— Это Дануха, — матерь нашего рода. Она большуха. Старшая. Дануха хорошая и мне ничего плохого не сделает. Мы просто давно не виделись и радуемся встрече.
Конь недоверчиво покосился на растерянную бабу своими большими глазами и как бы говоря, что понимает, мотнул головой и фыркнул. Елейка продолжила:
— Это, — указала она коню на колдуна, — наш родовой колдун Данава. Он тоже хороший и тоже ни тебе, ни мне плохого не сделает.
Конь повторил процедуру принятия. Тут Елейка наконец заметила Неважну и замялась, увидев в ней не только не знакомого, но и чужеродного пацана, явно раньше такого не видавшая. Дануха заметила её замешательство и тут же представила:
— А эт Неважна, тож девка хороша. Я думаю вы даж подружитесь.
— Она девка?! — изумилась Елейка, недоверчиво рассматривая подходящую к ним незнакомку, — да она же в штанах? И косы у неё нет.
— Да эт ничё, — успокоила её Дануха, — она с дальних краёв, чужачка. Наших обычаев и нравов не знает. Но девка, чё надоть.
Дануха сознательно не стала раскрывать арова происхождения Неважны, так как была уверена во вполне предсказуемой реакции Елейки на эту новость и чтоб как-то разрядить обстановку, она постаралась сменить тему:
— Ты, деточка, с дороги-то, наверное, оголодалася. Мы т тольк по обедали, но и тябя надём чем подкрепить.
— Хорошо бы, — ответила на приглашение Елейка, но напряжение в голосе никуда не делось.
У неё в голове не укладывалось, как девка посмела одеться в мужскую одёжу и что это случилось с большухой. Раньше она за такое до смерти бы забила и не спросила бы как звать. Разрядила обстановку вездесущая Воровайка. Она лихо, с широкого маха плюхнулась на спину коня, да так и застыла, присев. Конь шарахнулся, округлив глаза от такой наглости. Сорока вспорхнула и зацокала. Но далеко не улетела, а сделав небольшой вираж, попыталась снова оседлать скакуна, но конь зорко следил за её выкрутасами и в момент подлёта, резко отскочил в сторону, пытаясь схватить птицу зубами, как собачонка.
— Ох, ё, — пропела, веселясь Дануха, — никак у Воровайки в жопе детство разыгралася. Смотри, подруга, до балуешь. Он тябе хвост то твой красивый ощиплет.
Елейка тоже расцвела в расслабляющей улыбку и крикнула коню:
— Злюка! Это она с тобой играет, — и тут же обернувшись к людям, добавила, — это его я так кличу.
Но конь и без неё сообразил, что сорока не противник, а игрушка и с лёгкостью бесшабашного ребёнка, принялся с ней играть. Он прыгал, скакал, изворачивался и вскакивал на задние ноги, стараясь поймать назойливую птицу, а та, ликуя и наслаждаясь своей неуязвимостью, порхала, как молодая. Уже через несколько мгновений они с шумом носились по площади туда-сюда, вызывая в зрителях неподдельную радость. Как эти два, абсолютно разных создания природы, так быстро, почти мгновенно нашли в друг друге родственные души, непонятно. Только отогнав с помощью Воровайки от Елейки эту охранную зверюгу, Дануха смогла спокойно подойти к молодухе и приобнять за плечо:
— Подём, моя хороша. У нас теперяча новый кут и у тябя тож.
Но повела она всех не через Красную Горку, как пришли, а по прямой, через змеиный источник. Конь с сорокой практически мгновенно догнали людей, как только они вышли из разорённого поселения. Жеребец похоже за игрой вовсе забыл про хозяйку, но Воровайка себе этого позволить не могла. Она хоть и бесилась как дитя, но опыт и прожитые невзгоды не проиграешь. Они стрелой пролетели рядом, мимо вереницы людей, в высокую траву заливного лига и там пропали где-то. Когда Дануха дошагала до родника, то увидела такую картину. Конь, набегавшись, жадно пил воду из лужи, которую образовывал родник, прежде чем потеряться в траве маленьким ручейком. Сорока скакала рядом.
— Какой молодец, — похвалила коня Дануха, — вот и ты к нам приобщился.
Злюка услышал позади голос, брыкнулся и бросив пить, скакнул в траву, дальше бегать. Дануха подошла к роднику и задумчиво остановилась перед ним. Тут к роднику вышли все. Дануха загадочно посмотрела на Елейку. Та сразу поняла, что от неё хотела большуха, но почему-то неуверенно за озиралась.
— Подняси мяне девица водицы напиться, — проговорила большуха обращаясь к Елейке и ласково при этом улыбаясь.
— А где чаша? — неуверенно и испуганно спросила молодуха.
— Нету, — не меняя выражения на лице ответила ей Дануха.
— А как же? — хотела Елейка возразить, но тут же осеклась, подумала, хмыкнула, улыбнулась и уверенным шагом подошла к роднику, опускаясь перед ним на колени. Зачерпнула в ладони воды и не поднимаясь с колен, повернулась в сторону Данухи. Та, сделав два шага, наклонилась к поднесённым ладоням, принюхалась, закрыв глаза, помочила пальцы, потёрла воду и облизав, наконец, вынесла решение стоящей перед ней на коленях с опущенной головой Елейки:
— Не, — сказала Дануха, на что Елейка вдруг вся сжалась и зажмурилась, но не успев даже испугаться по-настоящему, услышала, — не буду я те косу резать, пусть болтатся.
С этими словами она взяла Елейку за обе руки и подняла с колен, выливая остатки воды на землю.
— Нету и не будет у нас боле бабняка, девонька. Нынче мы не бабы, а сёстры, — тут она обняла, молодуху и трижды на крест приложилась щека к щеке, — ну, здравствуй, сястра моя Елейка.
Молодуха непонимающе улыбалась, но тихо ответила:
— Здравствуй, сестра Дануха.
— Вот и умница. Только чур я старша, — шутливо пробурчала Дануха, поднимая в воздух указательный палец, — поздоровайся и с сястрой Неважной.
Девчонка в кожаном одеянии тут же подскочила, и они повторили ритуал прикладывания щёк.
— А Данава? — радостно спросила Елейка.
— А Данава облезет, — с шутливой напыщенностью отрезала большуха, махнув на него рукой и направляясь по тропе дальше, — у яго титьки для сястры не выросли.
Елейка зачем-то посмотрела на свои, вздохнула и к никому не обращаясь проговорила:
— У меня тоже не растут.
— И у меня, — подхватила таким же вздыхающим тонов её Неважна.
— Отрастут ящё, замучитесь за плечи закидывать, — успокоила их Дануха, продолжая шагать, но вдруг резко встала, как вкопанная.
Когда она обернулась к догнавшим её спутникам, на лице её была не шуточная тревога. Все напряглись, а Данава в панике выпалил, озираясь по сторонам:
— Чё?
Дануха посмотрела на Неважну и состроила жалостливую физиономию и столь же жалостливо заговорила:
— Клюку то я свою потяряла. Неважночка, сястричка, ты б сбегала. Я яё на Красной Горке обронила, откуды вниз бяжала. А?
— Хорошо, — ответила охотница с готовностью и побежала назад.
— Мы тябя здеся подождём, — прокричала в след убегающей Дануха.
— Не надо, — крикнула та в ответ, уже скрывшись в траве, — я оттуда домой добегу.
— Ну, ладноть, — сказала уже спокойно Дануха и обратилась уже к Елейке, — как тябе ары, сястра? Нагостилася?
— Ненавижу, — злобно, сквозь зубы прорычала молодуха.
— Я так и знала. Потому хочу сразу предупредить, чёб до драки не дошло. Неважна чистокровна арья.
— Что?! — ощетинилась Елейка, сжимая кулачки.
— А то, — рявкнула не неё Дануха, выпуская из себя спрятанную до поры до времени большуху, что моментально остудило молодой пыл, — теперяча она наша сястра. Сирота она. Яё отца, с которым жила после смерти матери, убили те же самы аровы скоты, которы перябили наш род и выжгли наш баймак. Потому она с нами. Поняла?
— Да, — сухо ответила Елейка, — только то зверьё не ары. Они гои. Хотя даже и гои их бы не приняли. Они сами по себе. Ары их не принимают, но толи боятся, толи нарочно до поры до времени не трогают. Я про них в коровнике уже успела столько наслушаться. Бабы все говорят, что ары их держат, чтоб речников повывести, земли прибрать, баб по коровникам рассадить.
— Не знам, не знам. Может быть, — задумчиво проговорила Дануха, — ладноть, пошли, а по дороге расскажешь свои злоключения.
— Да рассказывать-то в общем неча, — ответила молодуха, скривившись, но они пошли дальше, а Елейка всё же начала рассказ.