— Дурак, ты, братец, — принялась наставлять она колдуна, понятный, похоже, только ей скрытый смысл всего рассказанного, — они ж тябе и им защитой стали. Кабы не они их бы сначала, а потома и тябя, собаки бы порвали, а люди добавили.
Данава и молодая гостья вопросительно поглядели на Дануху. Голубава осталась с каменным лицом.
— А ты думашь сам к дубу прибяжал и туды залез? И эти бабаньки то ж случаем ночью во всём лясу именно на этот дуб наткнулися и сами по сябе к тябе залезли? Да ты их заставь теперяча эт дуб средь бело дня найтить и тем боле залезть,хуёв они туды закарабкаются.
— Эт точно, — согласился озадаченный Данава, — как слезали, так там целая канитель была.
— А ушли не сразу, — продолжала Дануха не обращая внимания на мямли брата, — ведомо, подмогу людску ждали, но те оказались трусы и баб, похож, на корм волкам списали. Неважн, — обратилась она к охотнице, — надо б гостей приодеть по сезону и в перву очередь посыкушку.
— Сделаем, — с охотой откликнулась Неважна, поднимая упавшую на пол шапку и накидывая лук за спину.
Как только девка покинула шатёр. Голубава с неприкрытой злостью спросила, непонятно кого:
— Что делает здесь эта ара?
— Залепи ебальник, — рявкнула Дануха, да так, что все вздрогнули, а дитя испуганно захныкала.
Дануха казалось не только предугадала реакцию Голубавы, но и ждала от неё что-то подобное. Её глаза налились яростью, рот искривился, и вся она стала вдруг страшная и жутко пугающая. Не обращая никакого внимания на плачущего ребёнка, она продолжила рычать:
— У нас нету тута ни аров, ни речников, ни гоев. Мы сами по сябе. Мы — новы люди. Не нравится, уёбывай. Тябя никто не держит. А коль, сука, сядишь за одним столом с нами, будь добра уважать хозяев тябя кормящих да тяплом обогревших.
Гостьи перепугались не на шутку. Голубава потупила глаза, но злоба с её лица никуда не делась. Но тут на защиту новеньких кинулся Данава. Он заискивающим голосом залепетал, стараясь втиснуться между разъярённой сестрой и злобно оскалившейся гостьей.
— Данушка, ну чё ты? Не серчай, горе у неё великое. Она четырёх сыновей потеряла.
— А я, веся род вот этимя руками перехоронила, — не успокаивалась большуха суя свои руки, в одной из которых был прижат волчий хвост к клюке, под нос Голубаве, — целый род!
Только тут Данава увидел клюку с зажатым хвостом и жалобно запричитал, падая перед сестрой на колени:
— Дануша, ты хвостик-то отпусти, не доводи до греха. Отпусти, а?
Увидав эту картину, Голубава вдруг вздрогнула, видимо до неё дошло, что сейчас может произойти что-то страшное и это страшное произойдёт с ней. Только тут до неё дошло, что перед ней ведьма, а не простая баба. Она перепугалась по-настоящему и от этого её лицо изменилось на нечто жалкое. Дануха скрежетнула зубом об верхних два, посмотрела себе на руку и раскрыла пальцы. Хвост встрепенулся и закачался на клюке. И Голубава и Хохотушка с ужасом и одновременно сглотнули, видимо поняв, что сказанное про волков, не было вымыслом и эта вековуха и впрямь с волками дело имеет. Дануха выпрямилась, вроде как успокаиваясь и отошла обратно на своё место. Данава продолжил:
— Ты ведь сама сказала, мол они здесь не случайно, что их твои волки привели.
— Данава, — перебила она его, — хватит хуйню нести. Де эт ты видел моих волков? Я их просто жру.
Вот тут не только гостьи в осадок выпали, но и Елейка к ним в придачу. Один Данава не сдавался.
— Ну ты ведь сама говорила, что просто так к тебе никто не приходит?
— Они не сами пришли, а ты привёл. И эт мяне не нравится, — твёрдо сказала Дануха, брякнув миской об стол, чуть не расколов её, но тут же обмякла и уже спокойно продолжила, — ладноть, успокоилася. Всё равно не мяне решать. Я приму любу, кто со мной. И кака б не была, — при этом она вновь зыркнула на прибитую Голубаву, — за любу в глотку вцеплюсь.
Тут она перевела взгляд на белую, как снег Хохотушку, прижавшую к себе всхлипывающего ребёнка. Движением головы, она указала на свою лежанку, заваленную шкурами и скомандовала тоном, не терпящим возражения:
— Рябёнка в мои шкуры затолкай, пусть спит.
Та по началу хотела, что-то вякнуть, но тут же передумала и под тяжёлым ведьменным взглядом, а в этом она уже не сомневалась, отнесла поскрёбыша на лежанку и укрыла мехами. Не успела чмокнуть в лобик, как тот заснул. Хохотушка стояла над спящим и лихорадочно думала, куда же она попала?
— Ну, чё, спит? — спросила её вековуха.
— Да, — удивлённо ответила баба, оборачиваясь.
— Не ссы. Моя домашня кикиморка[24] своё дело знат. Пока ходим, будеть спать.
Хохотушка встрепенулась, хотела было открыть рот, но Данава спросил быстрее:
— Куда это?
— Ты никуды, — опять перейдя на издевательский тон, уточнила Дануха, — Неважна зверя таскать начнёт, помошь ей со шкурами. А мы сходим погулять тута не далеча, — и не давая брату даже слово вставить о его возражении, резко добавила, — я хочу сразу знать кого привёл. Родных аль ворогов? Я думаю эт справедливо желание. Коль родны окажутся, приживутся, а коль вороги, не боись, грызть не буду, просто отпущу на все четыре стороны.
Она посмотрела поочерёдно на каждую из гостей. Голубава решительно поднялась, изображая готовность идти. Хохотушка такой уверенности не излучала.
— Да как же в таком виде? — не унимался Данава.
— Елей, сястрёнка, — попросила она уже ласково, прижавшуюся у дальней стенки молодуху, — ты не дашь им ваши одеяла, сбегать туды обратно.
— Конечно, — проговорила Елейка, натягивая на голову остроконечную лисью шапку и быстро продвигаясь к выходу.
Дануха взяла со стола ту самую деревянную миску, что швыряла на стол и вышла из шатра первой, сразу окрикнув Воровайку, но ту кричать и не надо было. Она сидела прямо на верхушке дерева у самого шатра, с которого тут же спикировала на плечо хозяйки.
— Да тише, ты, дрянь, — пробурчала Дануха, — руку так кода-нибудь от сушишь.
Тут прибежала Елейка, гости завернулись в меховые одеяла и последовали за злобной ведьмой в неизвестность.
Поход на змеиный источник для обоих завершился удачно. Первой, вода приняла Хохотушку, а вот когда воду подала Голубава, Дануха впервые в жизни отошла от привычного ритуала. Начала она как обычно. Закрыла глаза, принюхалась. Затем открыла и с каким-то хитрым прищуром покосилась на стоявшую на коленях бабу. Опять закрыла, второй раз, шмыгнула носом. Удовлетворённо хмыкнула. Потёрла воду пальцами. Совсем повеселела. А когда попробовала на вкус и выплеснула содержимое, подняла Голубаву за плечи и обняла, расцеловав.
— Ну, чё, — проговорила она ласково, как-то по-старчески, — в нашей сямье прибавленице. Вы уж простите мяня вяковуху за несдержанность.
И при этих словах Дануха низко поклонилась бабам в пояс. Это растрогало обоих и они, что-то защебетали смущённо.
— Отныня, — продолжала Дануха, — вы мои сёстры и моим сёстрам, сёстры. Но всё ж помните, я здеся сястра старша, — съехидничала под конец вековуха, поднимая вверх указательный палец, отправляясь в обратный путь.
Вернулись они обратно, не проронив не слова. Вновь все собрались в Данухином шатре. Неважна добыла целую гору белок, лис и зайцев. Данава по локти в крови всё это хозяйство потрошил. Елейка помогала шкуры скрести и в рассоле замачивать. Дануха принялась за готовку. Только новенькие сидели без дела. На все их порывы помочь, им отказывали, пока Дануха не предложила им лучше рассказать о себе. Вот на пару они этим и занялись. В прочем ничего особенного не прозвучало в их рассказе. Они были такими же жертвами, как и все. Только Голубаве досталось по боле. Её как в куте поймали да повязали, прямо на глазах детей поубивали. Подробности она рассказывать отказалась на отрез. Нет в всё. Притом, самое интересное, на что все бабы обратили внимание, она, рассказывая всё это, даже слезинки не проронила, даже глаза не намокли. После чего вообще замолчала, вновь озлобившись и тут Дануха вдруг неожиданно спросила:
— Голубав, а ты эт куманилась?
Та замялась, пряча глаза от Данухи, видимо соображая врать или признаваться, вместе с тем понимая, что большуха этот вопрос не просто так задала, к тому же она, как будто её мысли прочла:
— Толь за раз давай по-честному. Пиздеть мяне тута не надобно.
Глубава прикусила губу, ещё поразмыслив о чём-то и решительно призналась, видимо понимая, что перед этой ведьмой таиться не стоит.
— Куманилась, а как же.
— Ну и как? — спросила Дануха напирая, выделяя каждое слово отдельно.
— Никак, — выдала Голубава и поникла.
— Я так и думала, — спокойно подытожила вековуха, говоря уже как бы сама с собой, — вот тольк не пому никак, зачем тябя таку ко мне прислали. Не спорь, — тут же остановила она Голубаву, которая уже хотела было огрызнуться, — прислали, притом сознательно.
24
Домовая Дева, Кикимора — домашняя полужить. В отношении людей имеет двойную полярность. К хозяйке, её породившей, беспрекословно положительную. В этот период своего существования рацион питания — положительные эмоции хозяйки. Каждая баба, имеющая детей, непременно заводила себе Домовую Деву. Главное её предназначение — это убаюкивание детей. Эта полужить умудрялась усыпить ораву разрезвившейся малышни в считанные секунды. Кроме того, Домовые Девы могли помогать хозяйке по куту, например, перемыть ночью посуду, убраться. Каждая Домовая Дева была накрепко привязана к своей хозяйке, которую в течении своей жизни, а это почти 400 лет, не меняла. Если Дева теряла хозяйку, а это рано или поздно происходило, то превращалась в сущий ужас для тех, кто на её территории обосновывался. При потере хозяйки она перевоплощалась. Рацион питания менялся на отрицательные эмоции новых владельцев дома. Она не просто пыталась изгнать «чужачку» запугиванием и провоцированием ссор. Она наводила разорение, пожары, болезни, гибель домашней скотины и т. д. Зная эту особенность Домовой Девы, некоторые не совсем порядочные бабы порождали эту полужить и подбрасывали соседям, которым хотели напакостить. Не имея возможности покинуть чужой дом и не чувствую в нём своей единственной хозяйки, Домовая Дева начинала беситься