Выбрать главу

Догнали они убегающего быстро. Когда впереди отчётливо услышала погоняющие окрики ара, она открыла глаза и схватилась за лук. Как только Елейка увидела испуганно озирающегося врага, трусливо улепётывающего и голосящего, как баба с перепуга, её вновь охватил азарт и боль притупилась. Такая злость откуда-то взялась, такая ненависть к этим природным уродам, считавшим себя пупами земли и позволяющим себе всё, что они желали, что захотелось поймать эту тварь и порвать её голыми руками, но она этого делать не стала. До саней оставалось менее пятидесяти шагов. Она вставила стрелку и что было силы выстрелила в спину мужику. На этот раз полёт в стрелке сильно отличался от всех предыдущих, что в небо, что в мишень. Он был… горячим. Она чётко почувствовала это. Её взгляд приближался стремительно, но вместе с тем в заторможено-тягучем, вязком полёте. Всё, что было вокруг расплывалось, словно в слезе искривлялось, но мужик по центру виден был чётко. Он махал рукой тоже медленно и плавно, будто в толще воды. Тут он вдруг стал так же медленно поворачивать голову, стараясь оглянуться и Елейка перевела свой взгляд со спины на его лицо, стараясь заглянуть ему в глаза и тут же влетела ему в левый глаз. Всё вокруг взорвалось ярко красным, как будто в лужу крови мордой плюхнулась и это, поначалу яркая пелена, моментально потемнела до черноты. Она пришла в себя и уже обгоняя сани увидела раскинувшегося на них врага. Стрелка торчала у него из левого глаза. Буря эмоций пронеслась у неё в голове. Не было сожаления о сделанном, не было жалости и раскаяния, было ликования победы, восторг от собственной силы, азарт охоты и просто счастья. Она наконец не только поняла, что такое стрелка, но и поняла, как ей нужно управлять. Елейка обогнала лошадь и смотря загнанной скотине в глаза, несущейся уже без управления, громко на конском выкрикнула: «Стой!». Та дёрнулась, будто её по морде плетью хлестнули, перешла на шаг, отворачивая в сторону с дороги и наконец, остановилась. Елейка тоже перешла на шаг и направилась к саням, чтоб забрать стрелку, но тут же встала, как вкопанная, ошарашенно уставившись на содержимое саней. Там, связанные по рукам и ногам, с заткнутыми ртами, лежали три молодухи, примерно Елейкиного возраста, только были они страшно худые и почему-то белые. Кожа да кости, впалые щёки. Когда шок от увиденного прошёл, Елейка со стоном сползла со Злыдня и хромая подошла к саням, осматривая ара. Тот был молодой и даже может быть красивым при жизни. По крайней мере был богато одет и ухожен. Елейка выдернула из его глаза стрелку, обтёрла о его одеяние и не спеша убрала в тулу, переводя взгляд на пленниц. У всех троих глаза была настолько бешеными, что, подумав, она решила их пока не развязывать, а то, кто его знает, что от них ожидать. Развернулась и до хромав обратно до Злюки, положила ему на спину руку, только лишь подумав о том, чтобы он лёг, и он тут же сложился на снег, давая возможность хозяйке вскарабкаться на себя и как только она примостилась, тут же обратно поднялся на ноги. Она медленно подъехала к морде привязанной к саням кобылке, а сомневаться в том, что это была кобыла Елейка не могла, она ещё на скаку по морде определила. Та стояла смирно, но с крыльями пены у рта. Наездница наклонилась к ней, утёрла пену рукой, что-то нашёптывая с присвистом и наконец, погладив между глаз, сказала на всё том же конском языке, чтобы она шла за ней. После чего спокойным шагом отправилась обратно к баймаку. Лошадь развернула сани и безропотно зашагала следом.

Добредя до бывшего баймака, ещё издали, Елейка увидела всех своих сестёр в полном сборе и при оружии. У Неважны в руках лук со вставленной стрелой. Дануха с клюкой на перевес. У Голубавы дрын какой-то в руках, а у Хохотушки собственный ребёнок. Не успела Елейка удивиться этому отряду, как всё поняла, увидев летящую к ней, как угорелую, Воровайку. Это она и тревогу подняла и их за собой привела. Отряд тем временем уже спустился на лёд и в разнобой, кто быстрей, кто, запаздывая, но все со всех ног бежали на встречу.

Дануха ещё издали начала выпускать пар, оря на всю реку:

— Ты кака хуя творишь, мать твою? С какой пизды на рожон полезла?

Но видать на этом пар весь вышел, и она орать перестала, а может просто запыхалась, пока бежала и чтоб продолжить, ей следовала немножко отдышаться.

Наконец они встретились и остановились. Дануха тяжело дыша и наклонившись, всё же между вздохами не упускала возможности высказаться, но уже более спокойно:

— Сколь раз тябе, сучка малолетня, орать в ухо, чёб ты свою жопу не святила. Узнат про нас, пиздец всем придёт. Вы ж ящё щенки слепы. Не кусить не пёрнуть по-настоящему.

Но она тут же подавилась резким ответом Елейки и от того что язык припух и еле ворочался, получилось огрызнуться как-то по-звериному:

— Да не ори ты, Матерь. Глаза то разуй. Это я их как щенков порвала. Жаль мало было. Был бы десяток и десяток бы порвала.

— Ох, ё, рвалка — пиздорвалка. А эт чё? — тут же отреагировала Дануха, тыкая клюкой в раненную ногу, — а ежели б точней попал? Пизда ты с ушами.

— Да хуйня это, — буркнула Елейка, — вот язык прикусила это да.

На что Дануха тут же надулась и рявкнула на неё, замахиваясь клюкой:

— Я те по матькаюсь, по мордасам то.

Елейка инстинктивно сжалась, хотя и знала, что не ударит.

— Да точнее некуда, — встряла в их разборку, подошедшая Голубава, задирая Елейкин подол и осматривая рану, — попал точно, куда целил. Он её не убить хотел, а лишь подранить. И рана плёвая и не убежишь.

Дануха тут же зашипела на Голубаву, как гусыня над гусятами:

— Не тронь. До места доберёмся, там вынем, а то по дороге на кровищу изойдёт.

— Да там и исходить то нечему. Крови совсем маленько вытекло. Больше вымазалась. Ну как свинья.

Елейка утёрла лицо, посмотрела на измазанную кровью руку, оглядела забрызганную шкурную накидку.

— Да это ж не моя, Данух. Это того урода, что там валяется, — и она мотнула головой в направлении бабняка.

— А это ещё кто?

Удивлённый вопль Неважны, моментально переключил всеобщее внимание с Елейки на сани, где лежали три брёвнышка, белых, как снег и похожих на трёх замороженных и оголодавших мелких нежити. Голубава оставив раненную наездницу в покое, быстро подошла к саням и недолго думая, освободила рты пленницам. Те неспешно пошамкали затёкшими челюстями, но не произнесли ни звука. Они просто тихо заплакали. Голубава накинулась на узлы верёвок крайней к ней молодухи, Неважна, забежав с другой стороны, принялась освобождать другую. Дануха тоже подойдя, с какой-то тревогой, просто их рассматривала. Только Хохотушка стояла поодаль, не подходя к саням и боязливо озиралась.

— Бабаньки, — вдруг жалобным голосом затараторила молодая мама, — может скроемся отсюда? А вдруг тут ещё кто есть? А то стоим тут все, как невесты на смотринах.

Дануха тут же встрепенулась и быстро огляделась вокруг, пронюхивая окружение. Голубава продолжая развязывать узлы тихо спросила пленницу:

— Сколько их было?

— Двое, — прошептала одними губами девка.

— Хохотушка права, — твёрдо скомандовала Дануха, — уходим в лес. Неважна, конём правлять сможешь?

— Не надо, — тут же остановила её Елейка, — это не конь, а кобыла и она сама за мной пойдёт, без правил.

Елейка пустила Злыдня вперёд и лошадь действительно тут же пошла за ней следом. Голубава с Неважной запрыгнули в сани, а Дануха с Хохотушкой, от греха по дальше, сразу пустились к берегу, через камыш.

Сани в лес далеко завести не смогли, лес больно густой был, но спрятать за раскидистым кустом, что рос на краю, спрятали. Тут же сбросили с саней и прикопали снегом труп. Первого, как узнала Елейка, ещё раньше в баймаке в яму оттащили. Неважна вывязала из саней кобылку, и та послушно потопала за Злыднем и Елейкой. А вот развязанные девки, самостоятельно идти не смогли. Толи так ноги затекли, толи обессилили совсем оголодав. Каждая из сестёр, ну кроме Данухи, которая решила лучше пацана мелкого понести, а полудохлую девку на Хохотушку сбагрить, схватили под руки по молодухе и двинулись в селение.