— Ну так у тебя же есть Хабарка. Она баба опытная. Я скажу ей, чтоб помогла да научила.
— Не надо, Ардни. Мы и без атаманского ора с ней как подружки договоримся. Хабарка помогает мне. Учит, что знает, а всё равно страшно. Ты же знаешь, что останусь я жива и наш ребёнок при родах, зависит не от знаний и умений, а от воли Дедов наших.
— А, — отмахнулся атаман, — не верю я во все эти бабьи «пугалки».
— Правильно. Чего тебе верить? Тебе не рожать.
— Что ты от меня-то хочешь?
— Да от тебя я и так получаю, что хочу. Понимаешь, у нас тут какое-то полное беззаконье творится.
— Да у нас законы в логове по лучше чем у городских, — вспылил атаман обиженно.
— Да я не о том. Законы воинские у тебя может и хороши, а вот людские? Вы войны. Все мужики, от самого маленького пацана до тебя живут по законам, но мы-то бабы. Мы по вашим законам жить не можем. Мы же в походы не ходим. Мы все с речных бабняков, у нас свои законы должны быть. Нам нужны большухи, родовые колдуны, только они знают, когда и что делать надо, чтоб нашу бабью учесть решить. Как надо беременность относить, не помереть при родах, детей вскормить да вырастить. Ведь все мы подвластны природе, Святой Троице, а кто кроме них с ними говорить сможет? Никто.
Ардни поглаживая выпирающий живот Зорьки рукой, под которой она пристроилась, резко остановился и отстранил её от себя, заглядывая в её лицо.
— Ты что хочешь из нас здесь речников сделать? Мы ары. Запомни это. Ты тоже отныне арья, а не речная баба. А у арья есть боги, которые выше вашей Святой Троицы.
— Не злись, Ардни, — мягко утихомирила Зорька мужа, начавшего уже не на шутку заводиться, — ары мы, ары, только у нас жрецов нет. У нас некому с этими богами говорить и договариваться. И нас некому учить этим премудростям. Понимаешь?
— Да всё я понимаю, — с горечью в голосе сказал резко обмякший атаман, вновь прибирая её к себе, — не думал я как-то над этим. Жрецов у нас действительно нет и в скором времени не предвидится, но и колдунов с большухами не допущу до логова. Вы уж с Хабаркой как-нибудь постарайтесь выкрутиться, а я подумаю над этим.
Потом они замолчали и долго так сидели, глядя на язычки пламени очага, думая каждый о своём. Она так и уснула у него на груди, а он, уложив её под меховое одеяло, просидел у очага почти до самого утра.
На следующее утро, Зорька вылезла из-под мехового одеяла и нежно накрыв им спящего мужа, одевшись по теплее, пошагала краем раскисшей от оттепели дороги прямиком в жилище Хабарки.
Семейство мастерового уже встало, и хозяйка как раз кормила муженька, перед тем, как ему отправиться в свою мастерскую. Зорька нахрапом вломилась в дом, мельком поздоровалась с хозяином, как с пустым местом, плюхнулась на лавку, не раздеваясь на против Хабарки, с тревогой и полным драматизма голосом выпалила:
— Выручай подруга. От тебя зависит моя жизнь.
Рибху аж подавился. Закашлялся и Хабарка со всего маха врезала ему по спине. Тот хрюкнул, утёрся рукавом и испугано тихо спросил:
— Что случилось, Утренняя Заря?
Зорька, не меняя полной драмы выражение своего лица лишь зыркнула на него, давая понять, что тот лезет не в своё дело.
— Ешь давай, — рявкнула не него жёнушка, тоже давая понять, что не его это дело и что чем быстрее он свалит, тем лучше для него же.
Хабарка ещё до свадьбы об Рибху ноги вытирала, а уж после того как воплотила свои планы по замужеству, он вообще пропал. Нет, Хабарка была баба умная и на людях вела себя с ним тише воды, ниже травы. Но дома… На его беду он, как мужик в постели, был «не понять чё», как она не без презрения жаловалась Зорьке, тяжело и наигранно вздыхая. На что Зорька вечно вспрыскивала, закрывая рот ладонями и так же наигранно шутливо жалела бедную Хабарку. Поэтому на бытовом уровне, один на один, а Зорька, как своя в доску, за чужую в доме не воспринималась, Хабарка просто его гнобила, загоняя чуть ли не подпольную солому. Но самое странное, Зорька была уверена, что подобное отношение к себе ему правилось и порой молодуха замечала, что он сознательно добивается того, чтоб его всячески унижали! Этого в поведении мужика она понять никак не могла. К тому же со временем привыкла и стала относиться к нему точно также, как и Хабарка и от этого Рибху стал только ещё больше уважать Зорьку и так же беспрекословно слушаться и стелиться с вечно идиотской блаженной улыбочкой перед ней, как и перед женой. Зорька была уверена, что Рибху больной на голову, но подобные мысли всегда держала при себе, не позволяя вообще высказываться о нём при Хабарке, да в принципе и вне её. Он стал для неё просто пустым местом, временным атрибутом Хабаркиного дома. Видела она его редко, так как днями он трудился у себя в мастерской, а иногда она его даже не замечала, затевая с Хабаркой приватные бабьи разговоры, что похоже сильно возбуждала этого идиота. Глазки его начинали блестеть, он краснел, противно сопел и начинал суетиться, как будто, не находя себе места.
На этот раз Хабарка лишила мужа удовольствия подслушать бабьи секреты, спросив Зорьку, и тем самым давая понять, что с разговором следует повременить:
— Есть будешь?
Зорька опять зыркнула в противоположный угол на Рибху и развязала пояс тулупа, слегка обмякнув в выражении не лице:
— Давай. От горячего да жидкого не откажусь.
— Раздевайся, подруга, я тебе навара мясного плесну.
И с этими словами она направилась к очагу. Зорька, распахнула тулуп, высвобождая на всеобщее обозрение выпирающий живот, но снимать его так и не стала. Лишь стянула с головы лисью шапку, сшитую высоким, стоячим остроконечным конусом, такие все бабы поголовно носили, и уложив её на скамью рядом, о чём-то задумалась, уставившись в пустоту.
Рибху налёг на еду с удвоенной скоростью и быстро покончив, соскочил со скамьи и чуть ли не бегом, как будто опаздывая, кинулся одеваться в тёплые шкуры. Когда Хабарка принесла парящую миску с наваром и поставила её перед Зорькой, он уже стоял на пороге одетый в ожидании команды от жены на убытие. Та не спешно подошла к нему, заботливо оправила ворот, оглядела муженька с ног до головы, как дитя малое, выпускаемое на двор гулять и позволительно отпустила, что-то тихо проговорив. Что она ему говорила Зорька не слышала, да и не прислушивалась. Была нужда. Проводив своего мужика, Хабарка вернулась за стол, уселась на против гостьи и уперев локти на стол и уложив на руки голову, молча уставилась на хлебающую варево Зорьку.
После нескольких глотков атаманша поставила чашку на стол и начала уверенным, но грустным тоном:
— Помру я подруга. Чует моё сердце не родить мне. Деды на меня обозлились, — она понурила голову и тут же продолжила уже плаксиво, — помру, чую помру. Ни мне не ребёночку этого не пережить.
Закончила она свою короткую тираду уже вся в слезах и соплях, размазывая и то и другое по лицу рукавом тулупа. На что хозяйка отреагировала неожиданно. Она спокойно и даже где-то равнодушно заявила:
— Ну пореви, пореви. Глядишь легче станет.
Тут вдруг Зорька резко встрепенулась, вытаращила округлившиеся глаза и перестав реветь, схватилась обоими руками за живот.
— Что? — резко встревожилась Хабарка.
— Пинается, — ответила Зорька, опять вытирая заплаканное лица рукавом, но реветь перестала.
— Правильно, — громко усмехнулась баба, — даже зародыш понимает, что у него мать дура, а такую дуру и попинать не грех.
— Да ладно тебе, заладила дура, да дура, — быстро успокоившись и скидывая с себя наконец тулуп огрызнулась молодуха, — я к тебе со всей серьёзностью, а ты?
— С какой серьёзностью? Я что первый раз от тебя эти сопли слышу, что ли? Через день, да каждый день.
— Да не, подруга, нынче всё по-другому.
— Да ну? — с деланным удивлением выпалила та.
— Мне помощь от тебя нужна.
— В чём? За ноги тебя подержать, так я не повитуха.
И тут Хабарка резко осеклась. Она и сама была в положении, только срок у неё был ещё маленький совсем, но только сейчас ей как обухом по голове прилетела мысль о собственных родах в первую очередь, конечно. Повитух то у них нет, а как без них рожать то? Это ж вещь не бывалая. Нет ходили конечно слухи, что мол то та, то эта где-то сама родила чуть ли не в чистом поле или лесу дремучем, но сама Хабарка в эти бабьи сказки не очень-то верила. А Зорька меж тем продолжала: