И видела Дануха сон будто Дедова седмица[14] на дворе. Сон странный, до сели небывалый, но не в том смысле что снилось, а как это делалось. Было всё как наяву, как по-настоящему. Вместе с тем, Дануха во сне, точно знала, что это сон. С нею такого раньше никогда не бывало.
Она была у себя в куте и накрывала стол для душ Дедов своих. Что будто настала Дедова седмица и к ней вот-вот заявятся её предки: мама, её мама, должна была ещё большуха прежняя заглянуть, с которой пирог рыбный[15] пекла, бабы её прежнего бабняка, в котором сама в молодухах хаживала и кого уже нет на этом свете. Откуда знала кто придёт? Это вы у себя во сне спросите. Откуда такие вещи знаете. Просто знаешь и всё.
Реалистичность всей виденной картинке придавала Воровайка. Эта дрянь скакала по столу и чуть не в каждое блюдо свой клюв совала, а в грибочки солёные хвост свой длинный сунула, а лапами, как собака зарывать стала. Не выдержала такого непотребства хозяйка и веником её со стола смела, да так смачно сороке прилетело, что аж перья по вылетали из бедной. Та в поленницу припечаталась, соскочила, ощетинилась, да как заорёт человеческим голосом:
— Я всё твоей маме скажу, как ты со мной обходишься!
На что Дануха нисколько этому не удивляясь, и недолго думая, отправила и веник следом за горланящей птицей, тоже заорав на неё:
— Эт я твоей маме нажалуюсь, дрянь. Всё скажу в каку гадку, да постылу птицу ты выросла.
Тут сорока пропала куда-то, а вместо неё в куте Сладкая нарисовалась. Худая как жердь, с лицом чёрным, не то грязным, не то закопчённым. Дануха и не удивилась ей, наперёд зная, что подруга у неё сегодня вроде как за плакальщиц[16]у. Тут как по команде Сладкая и зарыдала, да запричитала, да вся слезами залилась. Всех помянула, каждого. Начиная с поскрёбышей с посикухами сожжёнными, пацанов всех ватажных, да мужиков артельных и кончила всеми бабами её рода кровного, кого Дануха помнила. А все бабы, что из Дедов, уж за столом сидят и все как одна на Дануху глядят. Тут мама молодая и красивая тихонько так говорит, как дитя малое убаюкивает:
— Данушенька, девченюшенька. Ты Сладкую-то послушай. Она от нас всех тебе в помощь будет. Она ж нам родная по крови в третьем колене — поколени. Вот баба Кубушка общая ваша, — и она показала на какую-то не знакомую для Данухи бабу, одинаковых размеров, что она, что Сладкая при жизни.
— Будь здрава, Кубушка, — поздоровалась с ней Дануха.
— Да как же мне здравствовать, коль я своё давно отжила? — весело спросила Дедова баба.
Данухе вдруг стало стыдно, за свой ляп. Она лихорадочно вспоминала, как же можно ещё поздороваться в этом случае, но Кубушка, родня третьего колена, прервала её мытарства.
— Да ты не тужься. Выгляни-ка лучше на двор. Глянь, что там творится.
Дануха зачем-то вытерла руки о подол, будто они мокрые, а на Дедовой седмице воды касаться то нельзя. Вспомнила об этом, опять стушевалась, как девка молодуха и открыв входную шкуру, поднялась из землянки на площадь и остолбенела. Вокруг было лето вместо зимы. И повсюду, куда глаз дотягивался, стояли Деды: мужики, бабы, дети малые, колдуны белые с посохами. Вся площадь, огороды, весь склон Красной Горки и на самой верхотуре. И весь берег реки был забит Дедами. И на том берегу не сметное количество. Дануха даже представить себе не могла такого множества. Все они стояли молча, смотря Данухе прямо в душу. У бабы аж мурашки по спине побежали. Глаза её заполнились слезами, и она низко поклонилась им всем в пояс на все четыре стороны. А тут, пока кланялась, услышала, в полной тишине, вроде как кто плещется в реке, но удивиться тому, что кто-то в эти дни касается воды не успела. Глянув на реку, она опять остолбенела. По реке скакали кони. Прямо по спокойной глади воды. Да кони не простые, а водяные. А вместо конских голов у них были тела Речных Дев по пояс. А у Дев тех ещё и руки были и них они держали луки натянутые. Подскакали эти кони-девы к берегу и тоже встали как влитые, и так же Данухе в душу заглядывают.
— Вы тож мои Деды? — настороженно и неуверенно спросила их Дануха.
— Конечно, — ответила та, что стояла к бабе самой ближней, — откуда же нам взяться, коль не от тебя?
И тут вдруг всё пропало, а она уже оказалась у себя в бане. Лежит на пологе, а по бане туда-сюда, переваливаясь, как бочка, вышагивает голая Сладкая в своих прежних телесах. Дануха улыбнулась, глядя на жопастую подругу и тут Воровайка, дрянь, вскочила на раненную грудь и давай её лапами царапать, да клювом щипать. Дануха обложила её матом, но почему-то не согнала. Орёт, матерится, даже плюнула в неё пару раз, а рукой прогнать не может. Вроде машет ими, но где-то внизу. Она хотела было попросить об этом Сладкую, голову-то к ней обернула, да так и замерла. У самого входа стояла большая кукла, похожая на глиняную, в виде Сладкой слепленная, ну то есть по её телесам. Только вид у неё был необычный. Ноги плотно сомкнуты вместе, Сладкая так бы ни в жизнь не свела, они у неё в другую сторону вывернуты были. И ступней у этих ног не было. Вся она как бы висела в воздухе. Руки спрятаны на животе под груди-мешки. И волос на голове, толи не было, толи так туго были в косу утянуты, а лицом одно в одно Сладкая.
— Ну, — проговорило это странное создание, — тяперь поняла, как девок сестрить бушь?
И тут Дануха как прозрела и у неё опять, как и в тот раз, когда волка разделывала, по-особому перехватило дыхание.
— Матёра Ку[17], - расплываясь в улыбке озарения, прошептала Дануха.
— Правильно, Данушка, — похвалила её Сладкая, принимая уже свои обычные формы и в раскорячку, разбрасывая ноги в разные стороны, подошла к лежащей Данухе, — наступают «люты времена». Чай не рожать собираетеся, а на охоту в походы ходить. Как поход объявишь, так и мяня в кукле породишь, а как поход окончишь, обратно отпустишь. И будь осторожна. Я не проста, родова. Буду питаться тольк самым вкусным и дорогим — жизнями. Коль жизнями супостатов не прокормишь, за вас возьмусь, но и никому, с моей помощью на этой зямле вас не одолеть.
Лицо её искривилось в яростной злобе, и она со всего маха врезала Данухе пощёчину, от которой баба резко проснулась. Перед ней колыхалось щуплое тельце Хавки с занесённой для удара рукой. Дануха с перепуга, а больше с непонимания, забрыкалась ногами, замахала руками и даже дико заорала «А-а-а!»
— Тфу, ты срань. Замолкни, — завизжала перепуганная Хавка, стараясь переорать Дануху.
Та соскочила с лежака, бешено озираясь по сторонам и ничего не понимая. Где она? Что с ней? Почему темно?
— Заткниси и замри, — рявкнула хозяйка, принимающая воинственную позу, она сгорбилась, ощетинилась, как будто вот-вот прыгнет, руки крыльями пустила в стороны, того и гляди в волосёхи вцепится, — сядь, говорю, и воды хлебни. Отдышиси.
Только тут Дануха пришла в себя и сразу вернулось понимание происходящего. Сердце колотилось как сумасшедшее, по лицу лил пот. Она утёрлась ладонью и грузно опустила свой зад на полог, тяжело дыша, как после долгого бега.
— Вот так-то лучши, — уже спокойно проговорила Хавка, но подходить к бешеной гостье не спешила, — чё пугашь, ибанута, чуть ни усёрласи тута под старость то лет.
— Чё случилася то? — недоумённо спросила Дануха, — чё руки распустила?
— Да я тибе дуру воще б прибила, уж две лучины бужу и разбудить ни могу. И по мордасам хлистала и водой обливала, уж думала подохла ты с дуру. А как пливатьси начала, так я чуть ляжки ни обмочила. Первый раз вижу, чёб чиловек во сне плевалси. Ну всё думаю — нежить тибе прибрала, всилиласи. Думала мине пиздец подпрыгал мелким скоком.
Дануха прикрыла глаза и как-то сама собой перешла в изменённое состояние, просто, чтоб успокоиться, но тут же почувствовала в углу нежить и вместо того, чтоб успокоиться, опять встрепенулась, но глаз не отрыла, а лишь принюхалась. Это оказалась не нежить, а две перепуганные полужити, притом мелкие. В одной она учуяла банника, а в другой Девку Банную[18] — Хыню. Только тут Дануха успокоилась и улыбнулась, открыв глаза и посмотрев хитрым прищуром на замершую Хавку.
14
Новолуние +16 седмиц от зачатия. Средина ноября. Дедова седмица. Начинает шевелиться в утробе ребёнок. Продолжается прибавка в весе. Расширяются бёдра, увеличивается живот. Сон и отдых лёжа доставляет неудобства. Деды — изначально предки по женской линии. На Дедовой седмице справляли помин по усопшим. Устраивались ритуальные плачи. Для душ предков накрывали стол. Пищу не жгли, так как души были не на небе, а ходили по земле среди живущих. Это была последняя седмица, когда они были рядом. После поднимались на небо и до весны на землю не спускались. В эти дни было принято давать обеты — обещания, выполнить что-либо или сделать что-лило нужное и имеющее значение. За выполнение обета осуществлялось любое заветное желание. Данный зарок необходимо было выполнять в полном молчании. Для Дедов топили баню, но сами не мылись. Нельзя было не только купаться, мыть голову, но и умываться и вообще касаться воды.
15
Переход власти в бабняке осуществлялся путём совместного приготовления рыбного пирога прежней большухой, уступающей свои права и вновь назначенной.
16
Плакальщица — специально приглашённая баба, которая «профессионально» исполняла ритуальные плачи и причитания.
17
Матёрая Ку — полужить порождаемая в кукле для единения бабняка, но в отличии от обычной Ку, рождаемой на Сороки для вспоможения родам, эта порождалась в момент необходимости и на более длительное время. Порождали её на так называемые «лютые времена» — всеобщий мор людской и скотный, погодные аномалии способные оставить род без средств пропитания и т. д.
18
Банная Дева (Хыня) — полужить. В отношении с людьми биполярна. К породившей хозяйке — безусловно положительна. Питалась положительными эмоциями хозяйки, связанными с её хорошим самочувствием. Всеми силами поддерживала баланс её систем жизнеобеспечения, позволяя противостоять заболеваниям извне и радоваться здоровью. При потере хозяйки «портилась», питаясь эмоциями, связанными с болезнями других. Гоняя «чужаков», она частенько ошпаривала, царапала, втыкала занозы, по силе своих возможностей разбалансировала их системы жизнеобеспечения и те болели, болели и болели.