— Ни чё, доча, — прогнусавила она, еле ворочая языком, — принаравливайси к нашей бабьей, ёбаной во все дыры жизни.
Подобие улыбки так и застыло на её разбитых губах. Она вдруг поняла, что это не она сказала, а кто-то другой, сидевший у неё в голове. Она повернулась и через плечо посмотрела на разгром, на сонного мужа, развалившегося на своём лежаке, притом ногами в изголовье и добавила уже от себя:
— Ну, благодарствую тибе Хавка за науку, а то я уж про тибе совсем забывати стала.
Внутри её всё не то, что перевернулось, а вернулось то чужое состояние, в котором она пребывала, хороня свою кровную вековуху. Она вдруг отчётливо поняла, что это состояние не чужое, а такой она теперь будет всегда. Теперь она такая и другой ей быть просто нельзя, потому что не выживет, а жить вдруг захотелось аж до «не могу». Она кое-как встала и тут же почувствовала боль во всём тазу, но она была терпима. Абсолютно спокойно прошла мимо спящего муженька с голой жопой и спущенными, но не снятыми штанами, стараясь не наступать на обломки стола и лавки. С трудом спустилась с кибитки на землю и пошла умываться. На противоположном углу Зорька увидела до смерти перепуганного Диля, который столбиком, подобно степному суслику, стоял с распахнутыми от страха глазами. Проходя мимо его она каким-то не своим, скрипучим голосом велела:
— Мазь лекарскую найди, — и не останавливаясь прошла к жбану с водой, где умылась, прополоскала от крови рот, высморкала, на сколько смогла, из носа запёкшуюся кровь и обтерев холодными, мокрыми руками груди, почему-то пылающие огнём, облегчённо отдышалась свежим и наполненным ароматами, вечерним воздухом.
Диля стоял уже возле неё с небольшим глиняным сосудиком с широкой горловиной и жалобно, словно побитый пёс, заглядывал ей в глаза. Зорька глянула на него, улыбнулась и зачерпнув пальцем мазь, спросила:
— Ну, чё Диля, обосрался?
— Я думал он тебя убьёт. Озверел совсем. Он в таком состоянии вообще ничего не соображает и убивает всё что шевелится, — затараторил испуганный пацан, стараясь говорить, как можно тише.
— Убивалка у него для меня не выросла, — прервала она излияния перепуганного пацана, накладывая при этом мазь на губы.
— Ты это, всё же следующий раз беги и прячься. Он, когда такой, то не ищет, коль под руку не попадаешь. Даже коль увидит, но ты успеешь схорониться, то он не ищет. Тут же про тебя забывает. Он не соображает, вообще.
— Благодарствую за совет. Буду знать.
Она вернулась в кибитку, кое-как восстановила оборванную занавеску, попыталась сесть и тут же чуть не завыла в голос, матерясь про себя. Жопа болела, как будто дрынами от мутузили. Примостившись бочком и подтянув к себе спокойно лежавшего младенца, она даже умудрилась подремать.
Утром зад разболелся так, что о «сидеть на нём» можно было забыть. Да и ходить она могла лишь мелкими шашками и то терпя и матерясь про себя. Она слышала, как он проснулся. Со стоном сел, гремя деревяшками на полу. Затем встал, тяжело протопал к выходу, там долго и шумно упивался вечно залитым в жбан ягодным варом. Покряхтел. Вернулся назад на лежак. Наступила тишина. Зорька стояла с краю от занавески. Сердечко вновь нехорошо заколотилось. Она почему-то даже сквозь занавеску чувствовала его взгляд.
— Зорька, ты тут? — спросил он тихо, насторожено.
Она тяжело вздохнула и вышла из-за занавески к нему. Он внимательно осмотрел её с ног до головы и виновато потупив глаза, буркнул обиженно, только не понятно на кого:
— Дура. Я же убить мог.
— Мог и даже почти убил, — ответила она как можно спокойней и с некой ноткой веселья, — вот добивать не стал полудохлую.
— Почему не убежала, не спряталась? — продолжал он тихо рычать, рассматривая что-то на полу.
— Куда мне бежать? К тому же ты этому не учил, не предупреждал. Я ж такого, как вчера, тебя в первый раз видела, да и муж ты мой… Как учила меня Хавка, мы с тобой в одной лодке да на средине широкой реки, да ураган вокруг лютует и у нас с тобой только два пути. Либо оба утонем, либо оба выплывем. Охоту на нас открыли на обоих, не только на тебя и твоих мужиков, но и на меня и нашу дочь. Так, что мы с тобой в одной лодке барахтаемся, муж мой. Если, побив меня и силой взяв тебе легче будет, то я потерплю.
Договаривала она уже в его объятиях, а в глазах Ардни даже заискрились слёзы.
— Сильно только не дави, — простонала она, — а то ты меня давеча так отделал, что седмицу, наверное, сесть на жопу не смогу.
Он выпустил её, но взяв за подбородок, потребовал:
— Не надо мне от тебя жертв. Просто беги и прячься. Поняла?
— Поняла.
— Вот и умница, — отпуская её и направляясь к выходу, проговорил он, — сейчас Дилю крикну. Пусть тут всё приберёт, да новый стол сварганит.
С этим и ушёл. Зорьке не долго было ждать следующего раза. Уже к вечеру он был таким же, как вчера, поэтому заслышав его рёв ещё от круга, быстро собрала дочь и прихрамывая на обе ноги, окружным путём вдоль завала, подалась к Хабарке на постой. Притом постой затянулся аж на три дня, после чего Хабарка не выдержала, наварила какого-то зелья и со словами: «Ну, сейчас он у меня напьётся», бесстрашно кинулась его ловить по логову. Где и как она его поймала, а тем более умудрилась влить этот сонный отвар, Зорька не спрашивала, но по виду вернувшейся подруги поняла, что той всё удалось.
Почти сутки, до самого следующего вечера во внутреннем городе была тишь и благодать. А вечером, на ночь глядя, на трёх колесницах Ардни у пылил к какому-то колдуну, напрочь позабыв и про жену, и про дочь.
У Хабарки уже виден был выпирающий животик, но она всё так же резво носилась по логову. Зорька, под предлогом, что отстала от жизни с этими родами, польстила Хабарке, мол та всё знает, что есть, что было и чего не было, попросила её познакомить с новшествами их лесного города, а Хабарка, как будто только этого и ждала. Она, видите ли скучала без подруги, мол словом добрым не с кем было перемолвиться. Она тут же из коров, что были под её началом, отрядила для Звёздочки мамку-кормилицу. Оставив ребёнка на её попечение, они вдвоём пошли по всему городу с «инспекцией». Зорька старалась общаться с подругой по-простому, как и прежде, но несколько раз ловила её на косом, настороженном взгляде в её сторону и в весёлых интонациях Хабарки чувствовалась какая-то наигранность и натянутость. Её явно чем-то Зорька тяготила. Наконец, молодуха не выдержала, остановилась, развернула её к себе и прямо в лицо по-хавстки матёро заявила:
— Ни парся, подруг, а то от натуги ляхи извозюкашь. Чё ни так? Да, я стала друга. Жизнь эт ёбана заставила. А какой я по-твоему должна быть опосля того, как узнала, что все, кто живёт за лесом на меня охоту объявили, как на саму лакому дичь. Эт жалки попытки нападения, тольк ишо смехуёчки, а пиздецы, подруг, у нас впереди. А тута внутрях чуть ли ни все от зависти зубками то скрижещут. Того и гляди опоят чем аль по башке чё прилетит. Ты, — она ткнула пальцем в ошарашенную бабу, — единствена, кому я могу довериться, пока.
Зорька отвернулась, отпуская Хабарку и уже смотря куда-то вперёд, добавила:
— Нам иль вмести выживать, иль вмести с нашим потомством подыхать. Я предпочитаю ишо пожить малёк, а ты? — с этими словами она вновь повернулась к Хабарке.
Баба, как-то резко изменилась, как будто сбросив маску. Глаза её сузились и злобно посверкивали, губы поджались, на скулах заиграли желваки, всё же от прямого взгляда Зорьки глаза она отвела, не выдержала.
— Ни чё, прорвёмся, атаманша, — она криво улыбнулась, как будто последнее слово перекосило её, как кислятина, а за тем как мужик, по-свойски хлопнув Зорьку по плечу, продолжила, — а ты быстро выросла, девонька.
Зорьке не понравилось ни её панибратское рукоприкладство, ни выражение её лица, но она не предприняла никаких контрмер. Она, к сожалению, понимала, что эта лживая тварь ей сейчас нужна, как никогда. Она знала, что относиться к ней, как и прежде у Зорьки не получится, даже через «не хочу», но наладить с ней хотя бы деловые отношения, она была обязана. Просто больше пока было не с кем. Поэтому в дружбу с ней ещё какое-то время придётся поиграть. Сдержав внутренний порыв и проглотив сказанное, она на всё это ответила нейтрально: