доза этого вещества. - Он был, можно сказать, разбавленной «Каплей смерти», но приносил невероятную боль, даже сильнее, чем когда вы колите мне его здесь. Да и тогда организмы вампиров не были к нему так приспособлены, что даже небольшое количество могло вызвать нестерпимую боль. Я сначала удивился, что они не хотят убить нас, но потом понял, что людям нужны рабы, поэтому они просто стреляли по всем вампирам дротиками с этим веществом. Некоторые вампиры теряли сознание от боли, кто-то продолжал корчиться на земле, не в силах бороться, а кто-то совершал самоубийство, не желая служить людям. А были и смельчаки, что решили бросить вызов людям и, несмотря на боль, делали попытку напасть, но их сразу убивали. Я тоже думал напасть, хотя от боли уже даже ничего не видел, но запах крови был на каждом, так что, если бы я немного сосредоточился, мог отличить кто где стоит. Хотя, это было очень сложно, так как трупов и крови повсюду было море, и запахи перебивали один одного. Но я знал, что смог бы определить, но не стал этого делать. Может, я струсил и побоялся смерти, но в тот момент я понял, что я должен жить. Я это осознал, как и тогда, когда плыл по течению реки, не зная, куда она меня приведёт. Но я должен был жить! Жить ради Аластэйра! - на какое-то мгновение глаза Шона загорелись огнём, но потом, он словно вернулся к реальности и снова помрачнел. - И я попал в рабство. Нас было сотни, может, тысячи. Тогда я впервые оказался среди других вампиров. У всех был подавленный и обречённый вид. Всё было настолько мрачным, серым, не имеющим даже малейшей надежды, что ты сам начинал терять надежду и погружаться в эту безвыходность, грязь и пустоту. Сначала нас держали в клетках, переполненных так, что можно было только стоять. Правда, держали мужчин от женщин отдельно, боясь, чтобы мы не наделали вампирят, - Шон усмехнулся. - А потом нас стали использовать для тяжёлых работ, когда начали строить этот город. Весь город построен на том самом поле, где полегло столько людей и вампиров. Город стоит на костях и крови и построен костями и кровью вампиров. Нас могли убить из-за малейших проступков, а некоторые просто умирали от истощения. Война принесла много страданий, но большую их часть вампиры пережили после неё. Мы строили город пять лет, каждый день умирали сотни изнеможённых рабов, которых просто скидывали на землю, а потом такие же рабы подбирали эти тела, которые могли там лежать по несколько дней, и выносили их за стены города, просто бросая их там в кучу. Иногда эти кучи сжигали и тогда на много миль проносился ужасный запах горелой гнили. Так мы жили пять лет. Некоторые люди за это время успели прилично разбогатеть и стали покупать себе рабов, обладателями которых теперь стали их надзиратели. В конце концов образовался рынок рабов, где нас каждый день приводили небольшими группами, в которые отбирали наиболее «красивый товар». Нас заводили на небольшой деревянный подиум, который строили мы сами, выводили по одному или по три вампира, срывали с нас одежду (хотя те лохмотья, что мы носили, даже одеждой сложно назвать) и выставляли на показ богатым господам, что выбирали себе «игрушек». Иногда покупали сразу несколько для борделя. Те же, что не считались интересными для таких утех, просто становились рабочими рабами, их часто покупали большими частями для строительных и ещё каких-нибудь физических работ. Они и стоили-то дешевле, чем такие, как я. Собственно, цена всегда зависела от качества товара и его предназначения. Меня почти сразу купили, но долго я не пробыл у этого хозяина. Вы же знаете, доктор, меня сложно заставить молчать, поэтому меня часто покупали, а потом снова продавали, перепродавали, дарили или ещё как-нибудь избавлялись от меня. В борделе я был лишь однажды, - Шон замолчал и откинул голову назад, снова что-то вспоминая. - Может эту? - спросил мужчина сорока пяти лет с выпирающим пузом и грязными руками, указывая на прижавшуюся к сестре молодую вампиршу в старом рваном платье, больше похожем на мешок. Владелец борделя погладил пухлой рукой по чисто выбритым круглым щекам и, прищурив свои маленькие глазки, изучающе посмотрел на предложенный товар. От этого взгляда девушка ещё сильнее прижалась к сестре. Она была такой тощей, что, казалось, достаточно подуть лёгкому ветерку, как он унесёт её в далёкие дали, куда каждому из присутствующих здесь вампиров хотелось попасть. - Ну что, она нравится вам, господин? - вежливо улыбаясь спросил работорговец, низко кланяясь. Из этого богатея, что решил открыть бордель, можно было вытрясти немало деньжат за товар, что он выбрал себе. Он даже успел представить, что сделает с этими деньгами, так что теперь оставалось только быть вежливым и услужливым, чтобы эта жирная свинья не поскупилась. Покупатель усмехнулся и, не отводя взгляда от девушки, которая смотрела на него во все глаза, полные ужаса и страха, сказал: - Не дурна, много клиентов будет. Откормим чуть-чуть и будет само то. Сколько с меня? -он развернулся к торговцу и потянулся к толстому кошельку, чтобы достать оттуда нужную сумму. Работорговец засиял, но, нервничая, постарался скрыть свою радость. Сегодня хороший улов. Шон поморщился от увиденной им сценой. Больше всего на свете, кроме тех игр, что любили устраивать его хозяева, он не любил вот так стоять на морозе почти без одежды и смотреть, как выбирают и покупают таких же пленников, как и он сам. На их судьбу ему, если честно, было начхать. Он был чужим среди своих, так сказать, соплеменников, но людям он тоже давно перестал быть родным, так что он вполне осознано признавал себя эгоистом. Он звякнул цепью, в которой ощущалось небольшое присутствие серебра, которое только и задерживало его и его силу, и, тяжело вздохнув, выпустил струйку пара на морозный воздух. Сколько он уже здесь? Наверно, несколько десятилетий. Он почти не изменился с того момента, как стал вампиром. Ему было тогда где-то двадцать два года, а сейчас он выглядел чуть старше, наверно, на все двадцать пять. Как-то, скучая, он пытался высчитать сколько человеческих лет приравнивается к его году, пока что он остановился на том, что где-то пятьдесят лет равняются одному году его жизни. Так что, получается, что он вампир уже около двухсот пятидесяти лет. Шон аж присвистнул. Много. Он никогда и не думал, что проживёт столько. Забавно было только то, что так медленно стареет только он. Другие вампиры как-то чуточку быстрее взрослели. Но Шон понятия не имел, почему так случается? Может, от того, что его обратил Аласэйр? Шон, выпустив ещё одну струйку пара в серое небо, с которого сыпался белоснежный снег, который, казалось, пока летел на землю, становился таким же серым, как и тяжёлые облака, и опустил глаза на ругавшихся из-за цены надзирателя и толстого покупателя. Оба они сильно покраснели, а работорговец, кажется, совсем забыл о своей наигранной вежливости. Смотря на них, Шону захотелось засмеяться, но он только улыбнулся, как-то сегодня он был не в духе терпеть побои. А потом его глаз упал на вампиршу, из-за цены которой мужчины и спорили. Он была совсем молодой, можно сказать, ещё девочкой. Она была худощавой, грязной и испуганной, но даже сквозь всё это можно было увидеть, что она была красавицей. Хотя, Шон заметил, что все вампиры хотя бы чуть-чуть, но были красивее людей. Но, как говорится, нет придела совершенству. Он снова поднял глаза на девушку, которая прижималась к своей сестре, обвившую её своими худыми, как ветви молодого дерева, руками, словно стараясь защитить её от людей. Но знала же, что не сможет. Никто не сможет. Вот, наконец, мужчины смогли договориться о цене, и владелец борделя махнул рукой одному из своих телохранителей, и тот направился к девушке уверенными широкими шагами, чтобы забрать её и присоединить к другим купленным рабам. А потом их отвезут в новенький бордель, будут держать там в каких-нибудь клетках, а может, если повезёт, будут жить в комнатах. Их отмоют, будут кормить чаще и чуть больше, чем здесь. Может, даже будут одевать в красивые одежды, а потом их начнут покупать на ночь богатые люди в дорогих и красивых одеждах. И эти богачи будут делать с ними всё, что им пожелается, ведь никто не возразит, не встанет на их защиту. Никто. Никто... Шон с равнодушием смотрел, как телохранитель пытается оторвать девочку от сестры, она сопротивляется, кричит и плачет, но всем ясно, что долго она не протянет. Вот силы покинули её, и она отпускает руку, и телохранитель тащит её к клетке, в которой их будут перевозить, как зверей. Шон сжал кулаки, что он сейчас чувствует? Неужели жалость? Неужели впервые за столько лет он испытал жалость? Он уже совсем забыл, что такое что-то чувствовать. Может он ошибся? Может, это вовсе не жалость? Но нет, он смотрел на обречение и страх, отражённые на лице девочки, и понимал, что это ни что иное как жалость и... желание помочь. Шон усмехнулся. Наверно, он сошёл с ума. Он сделал шаг, а потом ещё один. Снег под босыми ногами словно холодными иглами пронзал кожу, но Шон уже привык к этому ощущению. Он шёл всё быстрее и быстрее, он знал, что ему делать, и он это сделает. Здоровые телохранители, увидев, как он стремительно продвигается к их хозяину, попытались схватить, но он был более проворным и всё же, несмотря на то, что его держали две пары мускулистых рук, умудрился добраться до этого богатого жирдяя, который исп