Смешно до одури.
Его утро начинается в семь часов, с громкого голоса, исходящего из библиотеки.
В Ричарде внутренности затапливает сладкая истома, и он сходу пытается угадать, чем это вызвано – последствия травы или события неспокойной ночи? Так или иначе, он выспался. Выспавшийся Рик – счастливый Рик.
На удивление, Баркер даже не трёт глаза. В нём, почему-то, кипит энергия, ещё спросонья преследует чувство фантомного воодушевления. Желание творить грызёт его с того самого момента, как он раскрыл веки и глянул на время.
Суббота. Класс.
Трижды проклятый организм отказывался спать больше пяти с половиной часов; не сказать, чтоб сильно мешало, но иногда Ричард испытывал зависть, слыша, как кто-то выхваляется семнадцатичасовым сонным марафоном, в то время как он даже половину этого времени проспать не способен. Зато вполне возможно повысить свою продуктивность.
(«продуктивность в вынюхивании дорог»)
Сбрасывая с себя одеяло, Рик обходит библиотеку, в которой Скарлетт эмоционально читает какую-то пьесу,
(«наверное, вчера слишком сильно головой об кровать ебанул»)
судя по содержанию – «Ромео и Джульетта».
Он пальцем стягивает веки вниз, смотря на покрасневший белок в зеркале. Наверное, от травы у него уже выработалась психологическая зависимость.
Спустя время Ричард заливает хлопья апельсиновым соком, ведь ненавидит молоко. Шаркает наверх, не причёсываясь и не считая нужным делать со своим внешним видом хоть что-то. Рука, держащая красную пиалу, пульсирует от боли, потому что порез, оставленный на его предплечье, глубокий до неприличия. Перед тем, как приступить к поглощению пищи сомнительного качества, Рик лезет в аптечку. Понимает, что сегодня её уже открывали и обрабатывает рану.
В лёгкие настойчиво просится блядский «Гипнотик», которым покрыт каждый сантиметр шеи Скарлетт… Нет, не только шеи, она вся пропитана горькой ванилью с верхними нотами миндаля. Да, Скарлетт истошно, отчаянно старается перебить омерзительно-привлекательный запах смерти, залить глаза винтажным «Диором», лезет из кожи вон, только бы скрыть застоявшийся сладковатый шлейф трупного разложения. Но он тянется за ней, словно кровь на снегу, а Рик, как гончая, чует её за километры. Он не настолько глуп.
С белоснежным бинтом на руке Ричард идёт наверх, в библиотеку, туда, где Гилл вновь начнёт разыгрывать спектакли для одного зрителя.
Баркер почти прав.
Она сидит на столе.
Среди высоких шкафов, полки которых прогибаются под книгами, у стены расположен стол с выдвижными ящиками из красного дерева; на нём – стопки прошлогоднего «Кинфолка» и помятая пачка синих «Данхилл».
— Кто эта барышня рука с рукой с тем кавалером?
Сигарета тлеет между её бледных губ, осыпаясь на пол; ноги в синяках скрещены – правая закинута на левую. Распущенные длинные пряди струятся по спине вниз, а сама девушка внимательно всматривается в строки книги с пожелтевшими страницами.
— Её сиянье факелы затмило. Она, подобно яркому бериллу в ушах арапки, чересчур светла, – стряхивает пепел на стул, в который упирается. — Для мира безобразия и зла. Как голубя среди вороньей стаи, её в толпе я сразу отличаю. Я к ней пробьюсь и посмотрю в упор, – глубоко затягивается, выпрямляя спину. — Любил ли я хоть раз до этих пор? О нет, то были ложные богини, – Скарлетт поднимает взгляд глаз сапфирового оттенка на Ричарда, стоящего в проходе. — Я истинной красы не знал доныне.
Гилл прогоняет дым через лёгкие, сидя в юбке и одном полупрозрачном лифе с чёрными кружевными вставками. На её нежном, как первый весенний цветок, теле – увечия: как россыпь звёзд на ночном небе, кожа покрылась синяками. Раны от зубов стали затягиваться, следы пальцев граничат с ссадинами. Её шея, мертвецки белая, впитала синеву и его неистовство.
Скарлетт как будто поломана, но блеск в её глазах неестественно живой. Она продолжает читать, а Рик втягивает в себя каждое её слово и вибрацию голоса в прохладном воздухе.
— Святой отец, пожатье рук законно, – не останавливается та, динамично спрыгивая со стола. — Пожатье рук – естественный привет. Паломники святыням бьют поклоны, прикладываться надобности нет.
Девушка подходит к нему, не отрываясь от старой книги – настолько, что Ричард и сам не помнит, откуда и когда её взял. В красном переплёте, потрёпанная и избитая жизнью, книжка датировалась 1894-ым годом.
— Однако губы нам даны на что-то? – с придыханием проговаривает Скарлетт, пока на лице застывает эмоция. — Святой отец, – переходит на замедленный шёпот, – молитвы воссылать.
Баркер звонко ставит пиалу на поверхность стола с безразличным видом, затем возвращается на прежнее место и плечом упирается в шкаф.
— Так вот молитва: дайте им работу. Склоните слух ко мне, святая мать, – она приближается к нему, идя осторожно.
— Склоненье слуха, – Гилл останавливается напротив: вплотную, в паре сантиметров от его лица, – не склоняет стана.
Рик скрещивает руки на груди и, кажется, понимает, чего от него требуют; хочется ответить «нет», но не выходит.
— Не надо наклоняться, – вздыхает тот, произнося реплику Ромео из действия второго, – сам достану.
Ричард наклоняется к ней – делает то же, что и в пьесе: целует.
Без крови и грубости, перекатывая её вкус на кончике языка, вдыхая ненавистный своей притягательностью «Гипнотик». Целует мягко, но сдержанно, не касаясь лица или волос; так, как видел поцелуй подлинных Ромео и Джульетты – робких пустоголовых детей, впервые испытавших такое окрыляющее, беспощадно убийственное чувство влюблённости.
Она отвечает ему в той же манере.
В оковах чужого образа.
Рик остраняется. Он забирает сигарету из её пальцев и гадает, как ей удалось помять пачку, ведь синие «Данхилл» – с релоком.
Баркер затягивается и, выдыхая, выпускает дым ей в лицо.
— Вот с губ моих весь грех теперь и снят, – скрещивает руки на груди, смотря на неё, как довольный кот.
— Ну ты и мудак, – кривится, захлопывая книгу. — Всю сцену запорол.
— Извини, – равнодушно пожимает плечами и тушит сигарету об себя.
— Извиняйся перед моей порванной майкой, – залезает обратно на стол.
— Ей от этого не станет легче.
— Да и мне тоже, – вздыхает, трогая волосы.
— Можешь выставить счёт. Возмещу все убытки.
— Да к чёрту, – нетерпеливо выпаливает она. — Заплатишь мне за тоналку, которой я буду слоями замазывать всю эту хуйню, – кивает на свои запястья.
— Только хотел спросить, – а в голосе вновь проскользает насмешка. Ему как будто нравится её унижать, пускай даже не самыми обидными выражениями. — Сидеть не больно?
— Смотри, чтоб тебе больно не стало, блять, альфа-самец, – плюётся с раздражением.
— Мне расценивать это как угрозу?
— Как обиду девушки, с которой ты обошёлся не очень хорошо.
— Да? – изумлённо вскидывает бровь. — А я думал, тебе нравилось.
— Я не просила тебя.
— Но ты и не противилась особо, – повёл плечом Баркер.
— Можно вопрос? – с претензией.
— Даже если откажу, тебя это не остановит.
— Как твои шаболды вообще уходят от тебя целыми? – с отвращением, жгучей, испепеляющей отравой.
— Во-первых, – с заумным видом начал Рик. — Ты не можешь называть девушку шаболдой только потому, что ей нравится секс.
— Я называю их шаболдами не потому, что им нравится секс, а потому, что им нравится секс с тобой.
— А, так вот в чём дело: у кого-то собственнические чувства проснулись?
— Да. Нет. Не знаю.
Скарлетт больная.
— Странно слышать это от того, кто обещает прицепить меня к кровати, – она встаёт и подходит к полкам.