— Нормы морали.
— Никакого влияния они на меня не имеют.
— Я запрещу.
— Даже если ты изобьёшь меня до полусмерти, – подбирает ручку и указывает кончиком на него. — Я всё равно буду кричать, даже с выбитыми зубами, что «Мечтатели» – это визуальная грязь.
— «50 оттенков серого» – визуальная грязь, – фыркает тот, возвращаясь к обмакиванию начос в гуакамоле. — Революция была показана не снаружи, не на улицах Парижа, а внутри них самих. Красивая антисанитария, Скарлетт.
— Два взаимоисключающих понятия, – напрягается и хрустит шеей.
— А вот и нет.
— А вот и да.
— Нет.
— Да.
— Нет.
— Заткнись.
— Сам заткнись.
Ричард не выдерживает: когда терпение лопается, Баркер швыряет в неё чипсы, шипя при этом для большей зловещести.
— Ты больной?! – взвизгнула девушка, выпутывая чипсы из своих волос и бросая их обратно, целясь прямо ему в голову.
— Благодари, что не сок, ненавистница всего прекрасного.
Словесная перепалка выходит на новый уровень, когда тона обоих становятся выше; за ссорой они не замечают, как к ним направляются другие – общие приятели и знакомые.
— Ты, блять, чертовски не прав, понимаешь?! – голыми коленями в газон. — Не прав, не прав, не прав, Рик, завались, – тараторит себе под нос, демонстративно закрывая уши.
— Я прав! – прикрикивает, тоже приподнимаясь. — Я не виноват, что ты слепая и у тебя с восприятием какие-то проблемы, идиотка! – он не даёт ей высказаться, не замолкает, когда Скарлетт заходится распалённым «заткнисьзаткнисьзаткнись», а слова отскакивают от зубов.
Группа людей с удивлёнными лицами подходит к парню с девушкой; среди них – смеющаяся Бренда с однокурсниками Баркера, оживлённо о чём-то болтающими.
— Да это у тебя восприятие извращённое, кретин! – активно жестикулируя руками, чувствует, как хочет ударить завёвшегося Ричарда чем-то тяжёлым. — Если я говорю, что это – дрянь, значит, это дрянь!
— Нельзя, нельзя возводить мнения в абсолют, своё особенно!
— Ты понимаешь, что это аргумент в обе стороны?! Ты только что, блять, сейчас себя сам закопал!
Один из парней, юноша с пепельными волосами и блестящими кольцами на пальцах, непонимающе косится на пару.
— Эй, братва, – он трясёт кричащего Рика за плечо, но ему, кажется, совсем плевать.
— Ты звучишь пиздецки тупо, послушай себя хотя бы!
— Я заебалась слушать, ты мне и слова вставить не даёшь!
— Алло, гараж, – парень продолжает трясти, уже сильнее, чтоб обратить внимание на себя.
— Тео, вот скажи, – Баркер поворачивается к нему; Гилл замолкает сразу же. — «Мечтатели» – заебись?
Тео артистично трёт подбородок.
— «Мечтатели» – заебись, меня вон даже мать в честь персонажа Гарреля назвала, – вдумчиво повторяет тот.
— Вот! – вскрикнул Ричард. — Вот, видишь? Мнение адекватного человека, который понимает кинематограф!
— Да мне похуй, блять! – злобно выплёвывает в его лицо. — Зачем ты пытаешься меня переубедить?!
— Потому что если ты перестанешь отзываться так о творчестве Бертолуччи, мир станет лучше!
— Блять, они сейчас попиздятся, отвечаю.
— И что произойдёт?! Может, вероятность глобального потепления упадёт? Киты перестанут умирать от мусора в океане? Мусульмане начнут считать женщин за людей?
— Это всё – херня, – задыхается. — Это, мать твою, не так важно!
— РЕБЯТА, БЛЯТЬ! – закричал Тео, продолжавший стоять рядом, в то время как остальные наблюдали за перепалкой с неподдельным интересом.
— ЧТО? – отзываются в унисон.
— Вы ебанулись?! – из чужих уст звучит, как утверждение.
— Отъебись! – визгливо отвечает Скарлетт, садясь обратно. Она обиженно опускает голову, возвращаясь к тексту.
— Вы решили поубивать друг друга из-за какого-то фильма?
— Какого-то? – снова заводится Ричард.
— Баркер, всё, мы поняли, что ты обожаешь творчество Бертолуччи и «Мечтателей» в частности, всё, хорошо, завали ебальник, – заткнул его Теодор.
— Пиздец, иди нахуй, – он отодвигается и снова упирается в дерево, открывая стеклянную бутылку с соком.
— С каких пор ты стал ходить на учёбу? – на него недоверчиво косятся.
Рик, сделав глоток, смотрит на заправляющую за ухо прядь Скарлетт: она грызёт ноготь, а затем ловит на себе его взгляд и замирает.
Кажется, он заметил проблеск.
— Есть причины, – отзывается Ричард, бросая бутылку в траву.
В эту же секунду Гилл ложится на спину, а Баркер хмурится, ощущая скептицизм горечью на кончике языка.
Что, чёрт возьми, она выкинет на этот раз?
— Короче, мы хотели…
— Тш-ш-ш, – он резко затыкает собеседника, поднимая указательный палец вверх, продолжая смотреть на девушку, распластавшуюся на земле, в упор. — Помолчи.
— Эм, какого…
— Тш! – злостно клацает зубами. — Смотри, – кивает на неё, вживающуюся в новую роль.
Распахнув глаза, Скарлетт поднимается, будто спросонья; в её движениях – чистый артистизм, на лице – ни грамма фальши. Гилл на четвереньках подползает к Ричарду и, осмотревшись, тянется к бутылке с соком.
А он узнаёт сцену с первых секунд.
Морщась словно бы от головной боли, она делает несколько глотков, затем садится рядом, не внимая тому, что сейчас за ней внимательно наблюдают как минимум пять пар заинтересованных глаз. Отставляет бутылку в сторону и кашляет в кулак. Её взгляд падает на клочок бумаги, которую она, вырвав из блокнота, бросила в газон пару минут назад.
Перед ним – Изабель.
Глаза расширяются в безмолвном ужасе. Он отпечатывается на ней всей, ведь пальцы бьёт мелкой дрожью, а дыхание учащается.
Девяносто шестая минута.
Скарлетт осматривается слева направо, со слегка сведёнными бровями, разомкнув линию покрытых трещинами губ. Как в спешке, Гилл подхватывает его чёрную джинсовку, валявшуюся в ногах, и встаёт с колен.
В его голове – чёткие параллели: старая грязная квартира в Париже, обшарпанные стены и палатка из простыней и подушек в центре комнаты, где безмятежно спят Мэтью с Тео. Низкий столик с бутылкой вина и чеком, что выписали родители брата и сестры; обречение в глазах одетой в белую рубашку Изы, её тёмные непричёсанные волосы и полные отчаяния глаза.
Все вокруг молчат, даже не перешёптываясь.
Скарлетт, всё так же спешно, осматривает квартиру, которую рисует фантазия Ричарда, вписывая Гилл в роль Евы Грин. Она быстро понимает: пусто.
Рик неотрывно следит за ней – повторяющей всё до последней детали с академической точностью, вызывающе естественной под новой маской, обессиленно опускающейся на колени перед воображаемой дверью балкона.
Через считанные минуты наступит Красный май.
Её как осеняет, ведь вскоре девушка встаёт; Скарлетт отрывает один несуществующий шланг от такой же газовой трубы и заменяет на другой, через кольца которого продето левое запястье, совсем как в оригинальной картине. Это даже не выглядит странно; это – притягательно.
С застывшими в глазах слезами Гилл разматывает его, опускает на пол, преодолевает расстояние между палаткой из постельного белья и не говорит ни слова, всецело сливаясь с Изабель. Джинсовая куртка покоится на её плечах, когда длина заканчивается.
Скарлетт возвращается в траву.
Она, держа возле лица шланг с газом, аккуратно ложится где-то между, ведь в фильме Изабель намеревалась отравить не только себя, но и своего брата вместе с их общим американским другом. Слеза падает с ресниц, оставляя дорожку на щеке; Гилл смотрит налево,
(«тео»)
затем – направо,
(«мэтью»)
одаряя пустующее пространство тоскливым прощальным взглядом. Обращает взор к небу, подтягивает шланг к носу и закрывает глаза.
Следует молчание.
Конец или выдержка?