— Как ты понял?
А он улыбается. Так, словно для него это – обычное дело.
— Когда ты начала отбиваться на кухне, – говорит слишком спокойно, усыпляя бдительность. Ричард выпускает её руку из своей, наступая на бетонный пол. Скарлетт осматривается, ведь до сих пор не может поверить в то, что происходящее сейчас не является сном. — Это было легко. Ты, наверное, думала, что сможешь меня наебать, когда переключалась с одной эмоции на другую, как по щелчку пальца?
Гилл молча проводит ногтями по запястью.
— Твоя основная ошибка, – хмыкнул он. — Не важно, как я понял. Я ведь сделал это, правда? Остальное не имеет значения.
Жёлтые лампы трещат под потолком. Шаги по железу отдаются глухим стуком. По её телу – энергия электрическим током, шипит и вибрирует, заставляя руки дрожать.
Это было слишком просто, чтобы… Слишком просто. Сон. Ночной кошмар. Не может быть. Жизнь человека нельзя забрать так легко.
Потрясение стучит в висках циркулирующей кровью. Хватило всего одного удара, чтоб уничтожить существо настолько амбициозное; хватило всего движения, чтоб чужая скорбь вышла сдавленным воздухом через открытый рот. Не-со-вер-шен-но.
Нет, она никогда не убивала до этого: и Роксана, и Крессида умерли сами. Всё, что сделала Скарлетт – создала условия. Их смерть – бетон и асфальт, высота и сила земного притяжения, воля случая. У смерти Бренды Линдгрен глаза сапфирово-синие, обрамлённые глубокими чёрными кругами, что тщательно скрыты слоями косметики.
У её смерти – глаза Скарлетт Гилл.
Тело хрупкое. Настолько, что в нём становится тесно и жутко, до одури не комфортно; Скарлетт не верит. Нет, всё не может закончиться вот так.
Она, пуская слюну по пересохшему горлу, идёт по тусклому коридору за Ричардом. Напоминает лабиринт.
Сердце бьётся чаще, страх оседает на лёгких пережжённым пеплом, как только картинка мёртвого тела наверху вновь вспыхивает перед глазами. То-же-са-мо-е, с ней можно сделать то-же-са-мо-е, ведь она – жива, она – человек, она – уязвима, потому что жизнь из неё можно вырвать вместе с сердцем и втоптать в дождевую грязь. Жестокие фантазии – красочные и пугающе близкие, врывающиеся в её собственную картину мира и рушащие его фундамент.
Звон ключей. Рик открывает тяжёлую дверь в конце серого коридора и запускает Скарлетт внутрь.
Ей хочется пойти после него. Гилл не поднимает головы.
Смерть приводила её в ужас. Трупные черви, кажется, уже прогрызают гниющую плоть. Истерика топит берега самоконтроля.
— Тяжело дышать, – проговаривает неуверенно, переступая порог непроглядной темноты.
(«перестань перестань перестань всё хорошо всё в порядке»)
Рик, стоя позади, нащупывает выключатель на холодной стене.
— Может быть, – уклончиво.
Лампы загораются одна за одной, стройным рядом, становясь ярче с каждой секундой.
— Дай мне руку, – выпалила Скарлетт, встревоженно глядя на Баркера. Если он попытается убить её,
(«напряжение»)
она вырвет ему связки и воткнёт иглы в глаза. Скарлетт не позволит превратить себя в мерзотную гниль, Скарлетт выгрызет свою жизнь остро заточенными клыками.
Ричард умиротворённо вытягивает руку вперёд. Бери. Она сглатывает, когда фокусирует взгляд на просторной комнате с низкими потолками. Перед ней – пять укрытых брезентом объектов под шесть-семь футов высотой, что формой напоминают огромные коробки, в которых обычно упакованы детские куклы. Гилл выталкивает из лёгких воздух, кажущийся токсичным, и сжимает податливую ладонь Баркера, прикусывая язык.
Она не говорит ничего. Вокруг коробок, обтянутых тканью – столы, канистры из-под бензина, глубокие чаны, наполненные доверху непонятной жидкостью, средства для чистки труб, валяющиеся на земле едко-жёлтые резиновые перчатки, несколько респираторов и полиэтиленовые мешки. Краем глаза Скарлетт замечает блеск, а, повернув голову в сторону источника, видит, что под лампой блестит ножовка с алыми каплями на поверхности.
Гилл продолжает молчать, понимая, что всё это время была права. Что с коробками?
Рик неспешно подводит её к сооружениям, не произнося ни слова; он, похоже, не собирается объясняться. Низ живота болезненно тянет, пока ожидание разрывает цепочку пульса.
— Прежде, чем я покажу тебе, – бесстрастно проговаривает тот, не выпуская её руки из своей, – ты должна пообещать.
Скарлетт останавливается в шаге от одной из них:
— Я не даю пустых обещаний, – она качает головой с застывшим на лице непониманием.
— Именно поэтому ты должна дать настоящее.
С кончиков его пальцев – искры: спокойствие покрывает паутиной и проникает под кожу; один его взгляд захватывает в плен все чувства, и Гилл начинает ощущать, как странная лёгкость наполняет тело. Страхи, обжигавшие сердце, растворяются.
Всё, что существует сейчас – Ричард, чьи чёрные глаза смотрят на неё в упор, медленно подчиняя своей воле, она и комната, инструменты в которой заляпаны старой засохшей кровью. Прах паники развеян над морем безмятежности.
— Обещаешь? – голос врывается в затуманенную голову.
Скарлетт, как под гипнозом, смотрит ему в глаза:
— Обещаю, – проговаривает она, глотая свою непокорность.
Ричард стягивает брезент.
Сердце Скарлетт пропускает удары. Глаза расширяются, когда взору предстаёт толстое стекло, почти как у музейного экспоната; она не дышит, ведь то, что находится за ним, выбивает из лёгких весь воздух. Во рту пересохло за одно мгновение.
— Это… – обрывок фразы повисает в воздухе.
Тяжёлая ткань шумно приземляется на холодный бетон.
Рик молча кивает, следя за её движениями – рукав шёлкового платья задирается, когда кисть тянется вперёд. Он грызёт нижнюю губу, потирая подбородок тыльной стороной ладони, и наблюдает в мёртвой тишине, чувствуя, как постепенно превращается в комок изувеченных нервов. Пальцы Скарлетт прикасаются к стеклу; сама же она оборачивается.
В её глазах – арктический холод; вечная мерзлота в синей радужке, но и она начинает таять.
Ему не кажется: уголки сухих потрескавшихся губ медленно тянутся вверх, щёки приподнимаются вместе с ними, и даже возле глаз пролегли морщинки. Скарлетт улыбается искренне. Не скалит зубы и не ухмыляется колко, не брызжет фальшью, не пытается обмануть.
Его горло обволакивает теплом.
Скарлетт делает шаг вперёд, всматриваясь внимательнее, улыбаясь восторжённо, ведь в венах течёт восхищение, когда глаза скользят по залитому воском человеческому телу.
Девушка за стеклом – голая и безволосая, с опущенными веками, сидящая в неестественной позе; её рот открыт – выражение лица сохранилось даже после того, как его покрыли толстым слоем вещества. Её черты мягкие, почти как у ребёнка. На вид – не старше двадцати.
— Здесь нет кислорода, – Баркер стучит по стеклу, облизывая губы.
Живот наполняется порхающими бабочками, как это бывает при первой влюблённости, стоит только взглянуть на статую, некогда бывшую живой. Зрачки расширяются в неподдельном восторге. Дыхание становится слабым, голова кружится; Гилл ощущает, как в её душе, увитой вечным ночным мраком, распускаются бутоны цветов – нежные, словно фиалки и уязвимые, как первые подснежники. В её чутких ушах звенит голос истинной красоты, сочетающей в себе смертоносный мороз и первобытный ужас.
— Ты сделал это сам? – не веря собственным глазам, спрашивает она, не убирая руки.
Поза девушки – будто из детской книжки про русалок: одной рукой она тянулась к чему-то недосягаемому вдали, второй же упиралась в землю, согнув ноги в коленях.
Рик кивает.
— Чтоб сохранить тело, нужно ввести специальное вещество через артерии, – ровным голосом произносит Баркер. — Консервант.