(«какого чёрта?»)
глаза и посеревшая кожа, заляпанная кровью.
Все чувства, теплившиеся в груди, словно отслаиваются и усыхают. Смотря на неё, Скарлетт не испытывает ничего: длительное восхищение, нервозность, трепет – всё в Лету. Гилл щурится, вглядываясь в изуродованную вздутую плоть, и прикусывает щёку изнутри. Так безразлично.
— Мне очень доставляет то, как ты на неё смотришь, – в дрожащем голосе слышится ухмылка; звук ножовки, распиливающей цельную кость. Скарлетт равнодушно подпирает свою голову ладонью, продолжая изучать взглядом.
Совершенно точно: Баркер – ебаный слабак.
Она видит отвращение на его лице, когда он по фасциям вскрывает брюшную полость трупа и отделяет сиреневый кишечник от зловонного тела с преувеличенной осторожностью, чтоб не повредить целостности. Рик вспарывает грудную клетку ножом, что уже успел затупиться, и вытягивает пищевод с желудком, и в этот момент на нём отпечатывается чистое омерзение. Он, на самом деле, слаб до одури, ведь разделывает тело только тогда, когда снюхивает очередную дорожку; трезвым не способен. Это делал даже не он – скорее, наркотик в токсичной крови.
Ричард слаб во всех отношениях – слишком легко поддаётся манипуляциям. Ричард делает это ради неё.
Да, Скарлетт попросила сама, аргументировав тем, что картины более зрелищной в её жизни уже точно не будет, а он согласился. Согласился, зная, что исполнить данную прихоть будет в разы тяжелее, чем изначальный вариант, в котором труп Бренды должна была выесть щёлочь со средствами для чистки труб. В Баркере Гилл видит человека слабохарактерного и чересчур чувствительного; у него нет тяги к истинной жестокости, в нём нет животного, которое она ожидала увидеть, в нём нет первобытной дикости – насилие живёт исключительно в его голове.
Ричард – маленький плаксивый мальчик.
Он, на самом деле, тает очень быстро. Насилие – только якобы, только толстой пылью на прослойке его искренних чувств. Чувств, коих слишком много, до безобразия: они давят друг друга, излучая радиоактивную хладнокровность. Ему никогда не бывает плевать, всё его равнодушие – лживое и напускное. Он, на самом деле, жаждет чего-то другого.
Скарлетт цепляется за его слабость. Нитки, привязанные к его телу, отныне в её руках.
— А что с головой делать? – рассматривает скучающе. До сих пор не верится, что пару часов назад эта голова ещё умела разговаривать.
Баркер, неспособный фокусировать взгляд, выпрямляется и вытирает окровавленный нос, тяжело дыша. Белый свет ложится бликами на сверкающую поверхность лезвия.
— Выварить, – отвечает как-то просто. Вид у него был такой, словно он пробежал сорокакилометровый марафон.
— То есть? – сводит брови в недоумении.
— Чтобы кожа и плоть отошли от черепа, – кивает и снова бросает ножовку в ванну, перелезая бортик. — Зубы измельчить в костную муку. Это обязательно, – грязные волосы Рик откидывает назад. На лбу – испарина. — А, и ещё, – он пачкает банкноту в крови, наклоняясь к дорожке. — Надо будет срезать кожу с пальцев. Хотя… Блять, – вдыхает порошок и закатывает чёрные глаза.
— Ты делаешь это впервые? – она смотрит на красную лужу, что собралась на полиэтилене.
— Нет, – снова трёт нос, дышит учащённо. Его опять дёргает, как полчаса назад – искусственная дикость.
— Я думала, ты коллекционируешь их всех, – усмешка. Скарлетт откидывается назад.
— Тоже нет, – устало садится на бортик. — От последней избавился.
— Бракованная попалась? – смешок.
— Угу, – Ричард стаскивает с полки пачку сигарет.
Гилл хрустит шеей; он реагирует на звук неожиданно. На мгновение мягкие черты его лица заостряются, а зрачки, и без того расширенные, вновь проедают радужку. Скарлетт перестаёт узнавать его. По коже – мурашки.
— Что? – осторожно спрашивает, в надежде вывести его из состояния, схожего с трансом. Она потирает плечо, настораживаясь, как при виде хищника.
Рик не отвечает, лишь продолжает смотреть на неё в упор. Пронзающий взгляд иглами лезет под кожу, и, кажется, вызывает физическую боль; Гилл чувствует тяжёлый вкус металла во рту. Сердце пропускает удары. Её сковывает напряжение, ведь его глаза перестают принадлежать ему, когда завеса мрака опускается на целый мир. Вокруг темнеет стремительно.
Внутри что-то шевелится.
— Ничего, – наконец отзывается он, опуская голову. Баркер разрывает новую упаковку и достаёт чёрную сигарету.
— Ты устал, – констатирует Скарлетт, выдыхая с облегчением; отпускает.
Он меняется, как по щелчку пальца.
Она смещает фокус на то, что осталось от цельного трупа: конечности с выломанными хрящами, вскрытый опустевший живот, теперь уже больше напоминавший ошмётки ткани, внутренности, над которыми жужжит первая муха, проломленные рёбра с разорванной грудной клеткой… И эмаль, обильно вымазанная красным.
— Нет, – повторяет тот, поджигая сигарету. Пялится в потолок. Вдыхает дым. Его вновь начинает трясти, ведь всё происходящее бьёт молотком по обнажённым нервам.
— Да, Рик, – упрямо.
— А тебе-то, блять, какое дело? – из горла рвётся смех; голос пропитывается безумием, до этого ей неизвестным, и от того завораживающим. — Хватит строить из себя заботливого человека, меня уже, сука, выворачивает от твоей лжи. Критикуешь – предлагай, слышала о таком?
— Предлагаю сделать, как ты хотел сначала, – его злость её не пугает. Пожимает плечами.
— Это займёт время, – уже спокойнее проговаривает он.
— Сколько? – вкрадчиво, с пародией на искренность.
— Часов двадцать в лучшем случае, – едкая вонь липнет к лёгким.
— Ничего страшного, – Скарлетт берёт в руки его зажигалку. — У нас оно есть.
— У нас? – нервный смешок с нотами недоверчивого удивления. — Ты разве не собиралась уходить?
— Что? Нет. Конечно нет, – щёлк. Тонкий язычок пламени тянется вверх. Гилл держит ладонь над огнём, что согревает покалыванием в коже.
— Надо же, – затяжка. Пауза.
— Я с тобой, – прикусывает нижнюю губу.
Ричард боится. Скарлетт чувствует.
Да, та фраза имела большое значение, она помнила, как сейчас: Рик прижимает её к столешнице, дышит в шею и говорит о том, что ненавидит, когда от него уходят. Больше всего Баркер боится быть брошенным. И тот день, когда Скарлетт впервые появилась в этом доме, его чёртовой обители, когда они даже не разговаривали, но ему всё равно было необходимо знать, что она где-то поблизости, и его слова о том, что он привяжет её или прицепит наручниками к кровати – там, в реальности, не было угрозы. Он и вправду собирался привязать её.
Не к кровати. К себе.
Его пугает одиночество. Видела ли она его когда-нибудь одного, не в компании друзей и подруг? Они вьются вокруг не потому, что хотят – Рик притягивает их сам.
— Правда? – сарказм звенит в ушах, смешанный с подозрением.
— Правда, – вторит, опуская ладонь ниже. Тепло начинает жечь и отдаётся болью.
— Обожжёшься, – сухо изрёк тот.
Клюнул.
— Да нет, – слабо улыбается, чувствуя вкус победы на кончике языка. Ричард – как оголённый провод. Скарлетт учит его уязвимости наизусть и читает про себя словно молитву, теперь зная, на каких струнах души можно сыграть. — А что мы сделаем с ней потом? – она нарочно выделяет «мы»: «Не бойся, я буду с тобой рядом и стану душить, как астма, я всегда буду здесь, только позволь сделать хуже, я никогда не уйду, только позволь мне отравить тебя».
Он смягчается на глазах.
— Ты права. Не хочу с этим ебаться, – он собирается потушить сигарету и оставить ожог на запястье, но Скарлетт опережает его, вытягивая свою кисть вперёд.