Она перехватывает его взгляд и ухмыляется опухшими губами; кусает нижнюю, рвано выдыхает.
Им хватает только импульса, а на притворство сил больше не остаётся, ведь внутреннее неистовство изогнутыми клыками рвёт ему лёгкие.
Когда зубы впиваются в её шею, она вымученно стонет, затем смеясь сладко и заливисто; она не будет против, если он вырвет ей артерию вместе с лоскутом кожи.
(«только сейчас»)
Сплиш-сплаш — воды океана крови выходят из берегов.
Она вновь оказывается в его руках, и Баркера это, верно, когда-нибудь убьёт.
Ныряй.
Пальцы вжимаются в рёбра, начиная белеть; Рик вгрызается с упорством изголодавшегося каннибала, соскучившись по вкусу её кожи, и стаскивает Скарлетт на грязный пол, что промокает красным. Одежду придётся сжечь.
И всё это, чёрт возьми, напоминает драку, потому что Гилл отбивается; а, впрочем, он всегда мог получить её только так — оставляя трещины и рваные раны, разбивая и выгрызая зубами, скручивая, круша и ломая. Ему, блять, не нравилось добиваться и завоёвывать, но он бы пил её слёзы каждое утро перед завтраком, и это того стоит.
Пока внутренний голос шепчет выломать её кости, Ричард заглатывает кровь с губ Скарлетт, грубо впиваясь в талию. Он толкает её, еле дышащую, с прикрытыми глазами и издевательской триумфальной ухмылкой, в горячую лужу. Волосы, впитавшие багровый, распадаются на тысячи блестящих нитей; кончики соприкасаются со зловонным кишечником. Теперь он не знает, что такое жалость.
Попробуй победить, Скарлетт.
Перочинный нож в заднем кармане джинсов как нельзя кстати.
Ричард держит руки у неё над головой, пока пальцы её нащупывают мокрый от крови зуб. Баркер не наблюдает отвращения на лице. Нет-нет, ей нравится, уже от этого возбуждение усиливается, разрывая внутренности холодной сталью; и ему впервые кажется, что он может кончить от одного только вида девушки — девушки, в руках перекатывающей куски плоти, безумно улыбающейся, лежащей в чужой крови, готовой сдирать кожу заживо, выгрызать вены, и… Да, блять. Да.
Рик достаёт нож.
Глаза Скарлетт расширяются одним мгновением. Ни тени страха — лишь ожидание.
Тяжело дыша, он ничего ей не поясняет; запущенное под майку, холодное лезвие с треском распарывает тонкую ткань. Гилл размыкает губы, сильнее вжимаясь в тёплый пол и готовясь что-то сказать, но Ричард затыкает её одним движением.
— Рик, — она словно пытается его остановить, приподнимаясь. — Как же…
— Закрой рот, — Баркер рычит, изнывая от нетерпения. — Заткнись, блять, я не хочу тебя слышать.
Вот только она не слушает, и, похоже, никогда не станет:
— Как же он? – с вызовом в голосе и намёком на претензию.
Прямо сейчас Ричард разбил бы ей губу.
— А что он? — сдавленной насмешкой из пылающего горла. Кромка вернувшегося в его ладонь ножа на её рёбрах.
(«это ли – месть?»)
Остриё легко касается белой кожи. — Он будет смотреть.
Рик вновь толкает её вниз, цепляя волосы и оттягивая голову; лезвие, разорвав ткань лифа, опускается ниже, к самому животу. Ричард чувствует сопротивление и инстинктивно поднимает голову. — Тебе не нравится?
Он за ухмылкой скрывает желчь и выпирающую ярость, когда жмёт сильнее, но примыкает к опухшим губам. Рик вновь целует её: глубоко и без намёка на грубость, целует и борется с желанием прокрутить нож внутри неё, борется, когда мечтает снять со Скарлетт кожу, когда хочет проломать её рёбра, вскрыть от низа живота и до горла, вырезать матку, и…
В его ушах только хруст костей – тело вот-вот начнёт разлагаться.
— Нет.
Лезвие спускается ниже — прямиком к белью. Он дрожит и сам, ощущая, насколько близок к ошибке, но у их игры не может быть фатального исхода.
(«не сейчас, не сейчас, не»)
— Ложь, — выдыхает в её рот, пока она выгинается, вскидывая голову кверху. Скарлетт больше не скалит зубы. — Знаешь, что будет, если обманешь меня снова?
— Ты убьёшь меня? — вопросом на вопрос, пока кромка поддевает ткань.
А он готов трахнуть её этим ебаным ножом, если бы не одно «но»: Гилл нужна ему живой.
— Я бы хотел, — он не спешит менять сталь на пальцы. — Я бы, блять, очень хотел, но есть проблема, — лезвие скользит между её ног, и тогда, кусая нижнюю губу, Скарлетт морщится. — У меня не встаёт с трупов.
Дышать нечем. Испарина покрывает лоб, а она смеётся, звуком своего голоса разбивая ярость в щепки; он не знает, что в ней такого, но знает, что, при отчаянном желании, это дьявольское отродье способно вывести его на любую эмоцию.
Сука.
Сука, поселившаяся на задворках его черепа, и установившая свои рычаги управления внутри.
— Ты уверен? — колено задевает пах, и только тогда он осознаёт, как сильно её ненавидит: каждый жест и каждое вслух произнесённое слово, искромётный взгляд, мимолётное касание, незамысловатая фраза – его тошнит её ядом, тем, которым дьявол в обличии нимфы его поит, отравляет сознание и проделывет дыры в стенках желудка.
На ужин – мой желудочный сок, Скарлетт.
А у тебя, Баркер, мозги через уши давно уже вытекли. Последняя капля раскалывает сознание на тысячи битых осколков.
И ей совсем не больно: когда кричит, сдирая горло, роняет фальшивые слёзы (он готов доводить её вечность), вырывается, когда рвано стонет, закатывая глаза, когда прокусывает его шею, провоцируя на тихий скулёж, когда сжимает изнутри и ловит ртом воздух, задыхается от его рук и давится, Скарлетт не испытывает боли — он знает.
И в этом грёбаном бою не будет победителей – они готовы обглодать собственную плоть и слизать с костей то, что останется в итоге, ведь в водовороте исступления рассудок тлеет быстро. Поцелуи обретают особый шарм, когда она распарывает ему кожу на горле.
Он обязательно забьёт шрам новой татуировкой.
С её груди он снимает кровь языком, глотает металл, когда она вышибает из его лёгких кислород; он чувствует стеклянные глаза трупа на линии собственного позвоночника. Ему нравится.
Рик попросил бы её вырезать ему аорту, будь он в силах говорить.
И в голове, как заевшая пластинка, звенит одна только фраза, заставляя голос расходиться волнами маниакального восхищения, перекатываться в гортани, выжигать язык; во рту скапливается гарь. Жар плавит кожу.
Кажется, он вот-вот сдохнет, и это — то, за что она цепляется, начиная изводить. Нижняя губа не перестаёт кровоточить.
Первопричины не стоят последствий.
Извращённые ублюдки рвут на девушках одежду. Ричард рвёт на них кожу.
И он бы расколол ей череп надвое прямо так, пока она, вскрикивающая, тонет в багровом океане, руками зарываясь в омертвевшую плоть и его волосы, отказавшаяся от сопротивления; он бы уничтожил её от самого основания, поглотил полностью, вспоров сухожилия и раскроив фасции, станцевал бы на её костях, потому что это – высшее, наиболее чистое проявление любви.
Потому что Ричард Баркер разрушает всё, к чему прикасается и убивает тех, в кого безнадёжно влюблён.
Она пользуется тем, что он, измождённый, выбивается из сил,
(«это тебе не трёхчасовая ебля под кокаином»)
и оказывается сверху.
Куски кожи путаются в его мокрых волосах.
Удовольствие подступает мучительно медленно; на телах двоих цветут линии глубоких порезов, потому что холодная сталь – их любимая игрушка. Он мечтает о её шее, когда раны на груди раскрываются, будто бутоны первых цветов.
Скарлетт вырывает доминантное положение с улыбкой неописуемого наслаждения, прямо из его рук, и… Он не против.
Крыша едет так быстро, что Рик, чёрт, перестаёт замечать: ещё какое-то время назад вдавливавший нож в бархатистую кожу, сейчас он внутренне молится о том, чтоб она вспорола ему глотку от уха до уха, заточенным лезвием распотрошила и разобрала по частям, вытаскивая орган за органом, изучая анатомию на практике, и эта мысль держит на плаву до сих пор, заставляет глушить гортанные стоны и вырывать её кислород дрожащими пальцами и намерением изувечить как можно сильнее.