— Странно.
Извращённое удовольствие тонкими лезвиями раскраивает лёгкие. И вновь хочется смеяться: то, что недоступно другим, перед ней – как открытая книга. Скарлетт снова ощущает всеобщую глупость и собственное превосходство, будто играет в кошки-мышки.
Ве-се-ло.
А её комната уже как чёртов проходной двор – на следующий вечер впускать Баркера не хочется, но нужно. Чего не сделаешь, в общем-то.
Ричард не выглядит обыкновенным: чёрные глаза перестают блестеть высокомерием, пафос в его рту больше не перекатывается травящей ртутью. Рик держится отстранённо, запуская руки в карманы и привычно опираясь на шкаф. Ей кажется, будто что-то случилось, но даже если и так – Скарлетт хладнокровно плевать.
— Есть какая-то причина, по которой ты, о боже, пригласила меня сюда? – он не осматривается и проговаривает слова апатично, а она не понимает, в чём дело, и оттого злится; Скарлетт злится, когда Ричард Баркер не смотрит на неё с горящим обожанием во взгляде.
— Что-то случилось? – она воспроизводит обеспокоенность.
— Тебе же всё равно, – Рик лениво вскидывает бровь. — Для чего спрашивать?
— Что? – давит обескураженный смех из лёгких. — Когда это мне было всё равно?
Её ложь сверлит дыры в его висках, мозг мешая в кашу. Такую, что он, кажется, начинает верить.
— Прекрати корчить из себя невесть что, ладно? – Ричард сопротивляется из последних сил, про себя повторяя одно и то же. — Мы оба знаем, что тебе похуй. Если продолжишь – я уйду, у меня есть дела поважнее.
— Дела поважнее меня?
— Можешь себе представить? – он изогнул бровь. — Я не ношусь с одной только тобой.
— А с кем ещё? – она улыбается, а ему хочется разбить ей голову об кафель, ведь, когда уголки её бордовых губ, покрытых матовой помадой, тянулись вверх, его сердце пронзало швейной иглой – от боли всегда хотелось улыбнуться в ответ.
И лучше бы Скарлетт умереть, пока не произошло ничего чудовищного.
— Мне можно пошутить про твоих… Одноразовых пассий? – Гилл сглатывает смешок.
— Я пошёл, – он вскидывает обе руки вверх.
— Нет-нет-нет, – она бросается к нему, затем хватая за руку. — Стой.
— Чего ты хочешь? – огрызнулся Баркер, резко поворачиваясь. — Если тебе нужно кому-то выебать мозг, то ты не по адресу.
— Не уходи, – просит Гилл, нахмуриваясь.
— Ты ещё заплачь.
— Если будет нужно – обязательно, – её лицо вновь озаряет улыбка.
И он бы оттолкнул её так сильно, как только мог; он бы выломал ей хребет и с хрустом втоптал его в могильную землю, выпил бы всю кровь и с треском разорвал кожу, чтоб она ощутила его ярость каждой своей клеткой, шипящим плавленым металлом на оголённых мышцах, электрическим током в черепе и языками пламени в желудке, но всё, что выходит – промолчать; но она улыбается, а потому он не может.
— Ладно, – выдыхает.
Она улыбается ещё шире.
Он сдаётся.
— Смотри, – Скарлетт подходит к доске. Она стаскивает ткань; та звучно падает на пол, а Рик подаётся вперёд.
Баркер морщится:
— И что это? – скрещивая руки на груди, он медленно подходит ближе. Разглядывает.
Чёрно-белые газеты, старые фотографии и красные нити с кнопками; Эд Гейн, Эдмунд Кемпер III и шизофреник Герберт Маллин. «Семья» Мэнсона и изображения любовников Берделлы. Жертвы Дамера, Банди и Рамиреза, хронология убийств Майры Хиндли и Иэна Брейди; мило и ни капли не внезапно.
— Это? – восторжённо отзывается Скарлетт. — Это – пустяки. Просто ничто.
Рик не понимает. Он снимает со стенда знакомую картинку – выпотрошенная проститутка, павшая жертвой Джека-потрошителя.
— К чёрту это всё, Рик, – выпалила она, затем вырвав фото прямо из его рук. Гилл разрывает картинку с шелестом, громким в тишине комнаты; Скарлетт измельчает её, швыряя на пол, а после тянется к кнопкам и выдёргивает их поочерёдно; всё, что крепилось, теперь падало на ковёр.
Баркер делает шаг назад. Она освобождает доску в неистовстве.
— К чёрту, – снова повторяет, смотря на него радостно.
По крайней мере, ему самому так казалось.
— К чёрту всех этих несостоявшихся головорезов, понимаешь? Убийц на болотах, стрелков, насильников, некрофилов, – она загорается собственным монологом, как спичка. — К чёрту этих замшелых миссионеров, убивавших во имя бога, дьявола и природы. К чёрту гедонистов. Их всех, – сокращая расстоние, Скарлетт подходит к нему вплотную. Она обхватывает его лицо холодными ладонями и задыхается от собственного гения – её душит личная муза. — Понимаешь, Рик? К чёрту.
Нет, не понимает.
— Здесь будем мы.
Всё ещё.
— Бонни и Клайд, Хиндли и Брейди… – Скарлетт смеётся, не тая насмешки. — Бред, – она переходит на шёпот, пронзая взглядом его глаза. — Я и ты – единственное, что правильно, Ричард. Мы.
А он не верит собственному восприятию, вслушиваясь в каждое её слово.
— Они запомнят нас. Не имеет значения, что будет потом, – и в её улыбке он больше не наблюдает фальши: лишь чистое концентрированное безумие, что вырывается наружу вместе с выдыхаемым ею воздухом. — Они будут бояться выходить на улицы среди ночи или даже включать на кухне свет, когда вспомнят; пресса станет разрываться от статей о зверствах, все остальные – строить догадки. Мы будем смеяться копам в лицо и постоянно обводить их вокруг пальца, у нас появятся последователи, – изрекает она абсолютно серьёзно, не прерывая зрительного контакта. — А если и попадёмся… О нас начнут снимать фильмы и писать книги. Нас будут знать, Рик, нас запомнят.
Баркер молчит.
— Мы можем сделать это.
— «Мы»? – наконец выговаривает с открытой издёвкой.
— Мы.
Он вскидывает голову вверх и кое-как сдерживается от хохота. Господи, как же глупо.
— Это утопия, Скарлетт. Нет никаких «мы».
Она не отступает, вытягивая руки на его плечах. У-то-пи-я.
— Почему ты так решил?
Желание распотрошить её, как набитую синтепоном игрушку, вспыхивает с новой силой; на какое-то мгновение он даже освобождается от магии её чарующего голоса, готовый сбросить руки с себя и уйти прочь. Только внутри что-то надламывается.
(«хватит лгать мне хватит лгать мне хватит лгать мне»)
— Да потому что ты, блять, съебёшься при первом же удобном случае, – озлобленно шипит тот. — Потому что живые люди – самые непостоянные существа. И знаешь, что? Ты пойдёшь со мной до конца только в том случае, если я вскрою тебе глотку. Только тогда ты останешься и только так может существовать это твоё ебучее «мы».
— Нет, господи, нет, – и он отворачивается: смотреть на неё так упоительно-противно. — Нет, всё неправильно. Всё, что ты сейчас сказал – неправильно.
Он выдыхает сажу, пока в лёгкие через горло вливается раскалённая лава. Дышать становится больно. Ещё немного, ещё, чёрт побери, несколько минут – Рик сорвётся с цепи, как паршивая псина, и вцепится в её горло жёлтыми зубами.
Опускает веки, пытаясь успокоиться.
— Посмотри на меня. Солнце, пожалуйста, – она просит отчаянно, подкрадываясь к нему со всей осторожностью.
Его изнутри выворачивает от грязи, которую она льёт в его уши. Но он держится – ломается, зажимает дрожь в пальцах, прикусывает нижнюю губу, молчит.
А может, это и не грязь вовсе?..
— Взгляни на меня.
Сомнение дробит ему кости, ложится петлёй на шее и сталью поперёк горла. Чем дольше её слышит, тем проще.
— Ричард?
Он торжественно объявляет капитуляцию, распахивая веки.